Коронованный наемник

Serpent

Эльда стала затворницей и не появлялась при дворе. Но прошло лет двадцать, и она, так и не сняв траурных лент, собралась в Валинор. Меня удивило тогда, отчего она не решилась на это сразу после гибели мужа. Я сам поехал проститься с нею. И вот тогда-то и заметил странность, хоть и не придал ей значения. Эльда, собираясь в путь, выглядела просветленной и утешенной. Она вдруг словно отряхнула терзавшую ее боль, расцвела, она почти пела. Многие счастливы, отбывая за море… Но меня потряс вид Рималла. Он был чернее ночи, глаза опухли, как от долгих слез, и в них была такая бездна неизбывного горя, будто сестра собиралась не в благословенный край, а прямиком на казнь. Эльда уехала. До границ Лихолесья ее провожали многие, но дальше Рималл вызвался сопровождать Эльду в

одиночку, пояснив, что отъезд сестры горек ему, и он хочет напоследок побыть с нею наедине. Он вернулся нескоро, с несколькими едва залеченными ранами и совсем другой. Холодный, будто каменный. Сразу приступил к службе, хотя Леголас не раз говорил мне, что Рималла что-то терзает. Однако прошло время, он успокоился, и все забылось. Но теперь мне кажется, друг мой, что это не весь гобелен, а лишь кусок его.

Сармагат потер лоб:

– Сигвур ничего не рассказывал о воссоединении с женой. Я знаю лишь от Тахры, что он долго не решался подать весть о себе, ведь его считали погибшим, но все же не выдержал и решил рискнуть. Эльда не делает секрета из того, что для родных она – безутешная вдова, отбывшая в Валинор. Она очень поддержала меня на первых порах… Не могу и передать, как отогрелось сердце, когда я увидел в селении клана давно знакомое лицо. Тахра упомянула, что Эльду Сигвур привез раненной. Но в клане об обстоятельствах прибытия никого не расспрашивают, таков наш негласный этикет. Стало быть…

– … Стало быть, Рималл знал, куда и к кому в действительности собралась сестра. И, полагаю, попытался не допустить этого единственным возможным способом: убить зятя-переродка. Не знаю, что произошло далее, но думаю, что Эльда прикрыла Даэмила от стрелы брата, тот же в свою очередь постарался отплатить шурину за вероломство. Это объясняет, почему орки-переродки – предмет столь яростной одержимости Рималла.

Сармагат покачал головой, хмурясь:

– Вот почему Сигвур не слишком меня отговаривал от моей затеи. В нем тоже говорила обычная жажда мести. Как ты собираешься поступить с Рималлом?

Трандуил задумчиво ответил:

– Не знаю. По правде говоря, мне трудно его винить. У нас с ним не так уж мало общего. К чему его карать? Кому станет лучше? Его душа изранена. Рималлу нужно не наказание, а утешение. Думаю, именно ему стоит покинуть Средиземье и уйти на запад.

Сделав паузу, Трандуил добавил:

– Но все это было сказано не к тому, брат. Любая одержимость, даже самая благая, способна сломать множество жизней, Гвадал. А иногда всего одну – но самую важную.

– Ты прав, – ровно отозвался орк. Помолчав, он повернулся к эльфу:

– Когда вы с сыном собираетесь в Лихолесье?

Король неопределенно пожал плечами:

– Не сразу. Леголас хочет съездить в Тон-Гарт, повидать Йолафа, да и мне нужно посетить столицу, я даже не поблагодарил коменданта за все его старания.

Сармагат же спокойно стянул на груди плащ:

– Пойдем к огню, Трандуил. Звезды хороши, но холод адский…

… Камрин задумчиво сидела у камина, глядя в его жаркое нутро. Ею владела отчаянная усталость, граничащая с апатией. Почти год она балансировала на струне над пропастью, рисковала, лгала, изворачивалась. И вот все было позади, можно было перевести дух, и девушку одолел полный упадок сил. Все эти долгие, тяжелые, опасные месяцы она знала, за что сражается, чего хочет, чему противостоит, и каждый день был наполнен смыслом, разбит на короткие, слишком короткие минуты, и некогда было смотреть вдаль. Борьба окончилась блистательной победой. И Камрин поняла, что струна оборвалась под ногами, и она падает в бездонную пустоту, лишенная опоры и утратившая цель. Сармагату больше не нужна ее помощь. Не нужна ее смелость и преданность. Он расплатился с мрачными призраками прошлого, обрел мир с собою и может продолжать жизнь так, как пожелает. Но он не раз говорил ей, что в конце – в самом конце – он отпустит ее, и ей предстоит идти своей дорогой. Да, бывало, что он в чем-то лгал ей, что-то утаивал, порой искажал истину. Но только не в этом. Тут он всегда

был безупречно и беспощадно искренен. Что ж, она ведь ждала этого дня, верно? Она жаждала этой победы, она боролась за нее, не зная страха, и была вознаграждена. Война окончена. Все, кого она любит, живы. А многие даже счастливы. Йолафа ждет любимая женщина и комендантские лавры. Эрсилию – замужество и престол. Сармагата – желанный покой. Эльфов – возвращение на родину. И только ее ничего и нигде не ждет… Видимо, снова все придется начинать заново. Эру, ей всего-то неполных девятнадцать лет, жизнь едва начинается. Но сейчас на плечах лежало тяжелое, душное бремя, и Камрин казалась себе глубокой старухой, с бессильной усталостью глядящей в завтрашний день.

За спиною раздался стук, легкий, почти робкий.

– Прошу, – спокойно отозвалась девушка, машинально разглаживая подол. Дверь отворилась, и в зал вошел Леголас.

– Миледи, простите, я потревожил вас, – начал он извиняющимся тоном, но Камрин только покачала головой, улыбаясь:

– Пустое. Я рада вас видеть, друг мой. Садитесь, мы так и не успели толком поговорить.

Да, они едва обменялись несколькими фразами, когда девушка заглянула в его келью, сама того не ожидая, застала Леголаса уже на ногах и тут же ошеломила вестью о том, что Сарн пришел в себя.

Принц сел напротив и с минуту молчал, будто собираясь с мыслями. Наконец он поднял взгляд на Камрин:

– Миледи, я пришел поблагодарить вас. За все. Вы так много сделали для меня и моих соратников.

Он умолк, и Камрин чувствовала, что эти сердечные слова искренни, но пришел лихолесец вовсе не ради них.

– Сударыня… – снова начал он, но девушка прервала его:

– Называйте меня по имени, принц, я давно не княжна и не «миледи».

Леголас снова секунду помолчал.

– Камрин… Что вы будете делать теперь? – спросил он мягко и заметил, как губы девушки слегка дрогнули.

– У меня теперь полно времени, чтоб решить, чем заняться, – отозвалась она беспечно, но ее тон не обманул эльфа.

– Я предполагал, что вы с Гвадалом…

– Нет, – ровно отрезала Камрин. Леголас ждал, что она что-то добавит, но девушка молчала.

– Он любит вас, Камрин, – осторожно проговорил лихолесец, – я знаю, не мне давать вам советы… Но не спешите его отвергать.

Доселе неотрывно глядящая в очаг, девушка обернулась к эльфу и улыбнулась, и от горечи этой улыбки у Леголаса заломило что-то в груди.

– Мы очень разные, милорд, – спокойно пояснила Камрин, – слишком, – добавила она тише, словно убеждая себя в чем-то, – Сармагат давно дал мне понять, что вместе мы быть… не можем. Такова наша природа. Но спасибо вам, вы… весьма участливы.

Леголас нахмурился:

– Сударыня, я знаю, что тема эта крайне деликатна, но все же возьму на себя дерзость. Вы можете послать меня ко всем балрогам, но я не могу молча смотреть на терзания каждого из вас только из пустых приличий. Гвадал рассказывал мне о своем клане. Там много пар… весьма разных. Но это не мешает их союзу.

Губы Камрин на миг резко сжались в суровую черту. Она взглянула эльфу в глаза с уже знакомым ему решительным выражением.

– Что ж, давайте начистоту. Леголас, наши с Сармагатом отношения зародились не вчера. Поначалу я очень боялась их и особенно своей привязанности к орочьему вождю. Она казалась мне… противоестественной. Не стану вдаваться в подробности, все было очень сложно. Но однажды… уже довольно давно… Сармагат сказал мне, что никогда не покусится на мою девичью честь. И никогда не подтвердит своих чувств ко мне по праву плоти. Что орочья природа сама по себе – проклятие, бунт против изначального замысла Эру Илуватара. И что чистая дева, добровольно оказавшаяся в объятиях орка, тоже переймет это клеймо. Потому все расы, бывало, хоть изредка смешивались. И лишь орки – ни с кем и никогда. Я тогда не знала ни о «Мелькоровой справедливости», ни о Магхаре, Сармагат скрывал все, что связано с его прошлым. Для меня существовала лишь человеческая «Волчья хворь», о которой в княжестве знали испокон веков. Я была семнадцатилетней доверчивой дурой…