Коронованный наемник

Serpent

– Затем, что жизнь бесценна и хрупка. Ее можно загубить случайно, но преступление – губить ее добровольно.

Тугхаш медленно поднялся на ноги:

– Нет, погоди. Объясни мне, по какому праву ты распоряжаешься моей хрупкой и бесценной жизнью?

– По праву того, кто спас эту жизнь, Тугхаш, – в голосе орка рокотнул гнев, – по праву того, кто неизмеримо старше тебя и много лучше знает мир и его законы.

– Но я не хочу другой жизни, Сармагат! Я хочу уехать с тобой! – юноша захлебывался словами, пятна горячечного румянца ярко горели на бледных щеках.

– Тише, – орк шагнул к Тугхашу,

привлек к себе и обнял, – ты не понимаешь. Но ты поймешь. Друг мой, все эти годы ты живешь моей жизнью. Моими заботами, моей местью. Я отравил тебя своей ненавистью к миру, своим недоверием, цинизмом и категоричностью. Сейчас ты не мнишь себе иного будущего, потому что продолжаешь жить моими чаяниями и планами. Но ты снова научишься любить жизнь, как только я выпущу тебя из-под своей не слишком умелой опеки. Увы, я не могу быть другим. Но ты можешь, Тугхаш-Огонек. И тебя ждет лучшее будущее, чем существование в Мглистых горах в рабстве у злобного, уродливого существа.

– Ты обещал, что возьмешь меня в Мордор. Ты говорил, после войны там все иначе и тебе интересно… посмотреть, – голос Тугхаша звучал почти жалобно.

– Зачем тебе Мордор? – прошептал Сармагат, – я сам вовсе не рвусь туда.

Плечи юноши напряглись, и он отстранился от орка, сжимая челюсти. Выражение отчаяния на лице сменилось требовательным, горьким упрямством:

– Ты устал от меня, Сармагат? Я знаю, от меня одна докука, но если я буду тебе помехой – отчего не скажешь мне прямо? Зачем ищешь объяснения, отговорки и прочую чушь? Я дитя по сравнению с тобой, глупое и нелепое, но ты не вправе упрекать меня в бесхребетности. Скажи – и я приму все, что ты скажешь. Все лучше, чем жить в постоянных путах вопросов, не имеющих ответа.

– Ты знаешь ответ, Тугхаш! – загремел орк, как всегда, неожиданно приходя в ярость, – я никогда, ничего не скрывал от тебя! Я изгой, проклятый отщепенец, преданный лучшим другом и избравший самый позорный, самый жалкий из возможных путей – путь мщения! Мне выпали все возможные шансы – новая жизнь, приверженцы, власть… А я все равно топлю себя в ненависти и жажде возмездия. Ты не последуешь моим путем, Огонек! Я не замараю своей и без того поганой душонки этим последним злодеянием! Я пойду до конца в своем падении, я завершу начатое и исчезну! И пусть хоть твоя жизнь оправдает то, что я не подох в ту ночь, как следовало бы!

Сармагат отвернулся, вцепляясь когтями в дремучую темную гриву, широкие плечи тяжко ходили в такт хриплому дыханию.

Тугхаш молчал, глядя в спину орку. А потом выпрямился, расправляя на груди складки коифа.

– Хорошо, – проговорил он глухо и независимо, – как скажешь, Сармагат. У меня другой путь? Посмотрим…

Сармагат вздрогнул от гулкого хлопка двери. Постоял, усмиряя дыхание, а потом низко и утробно зарычал. Закончить, поскорее закончить все это… Пока его глупая жизнь, по-скоморошьи кривляющаяся вульгарно размалеванным лицом в ответ на любые его усилия, не выкинула новый гнусный и омерзительный трюк, что на сей раз поразит единственное дорогое ему существо…

– Милорд, заключенного доставили, – щуплый мальчуган с непропорционально длинными, неуклюжими руками вытянулся, сжимая алебарду и благоговейно глядя на эльфа.

–

Благодарю, – рассеянно отозвался Леголас, с раздражением потирая левый висок. Головная боль не проходила уже два дня, зело мешая снимать допросы. Невесть почему ломило кисти рук. Но эльф, наконец, добившись первых успехов, и не помышлял о том, чтоб сбавить напор.

… За несколько дней, прошедших с поимки Йена, эльфы прочесали указанные мошенником участки леса и поймали семерых разбойников. Йен старался вовсю, надеясь заслужить помилование, благо, Леголас обещал ему не выдавать прочим пойманным источник своих сведений.

Мерзавцы были весьма разнообразны, и лихолесец узнал от них немало интересного. Некоторые из них были отталкивающими, опустившимися субъектами, готовыми оболгать всех и вся ради спасения своей жалкой шкуры. Они вызывали у Леголаса гадливое ощущение, сродни тому, которое вызывают черви или пиявки – их не за что убивать, но от них отшатываешься, с отвращением передергивая плечами.

Другие оказались людьми иного порядка. Ожесточенные притеснениями князя, потерявшие семью, обесчещенные публичной поркой плетьми, они были дерзки и озлоблены, но не боялись эльфа. Они проклинали Иниваэля, с бесстрашием отчаяния повторяя, что ничего не скажут, никого не выдадут и готовы умереть. Эти ренегаты невольно заставляли уважать если не свой выбор, то свою твердость, и с ними Леголас вел длинные беседы, угрожая, пикируясь, задавая хитроумные вопросы, надеясь поймать на лжи и тем самым нащупать истину. Он многое узнал о людях за эти дни…

Однако все они, подавленные и дерзящие, лживые и упрямо отказывающиеся говорить, утверждали одно: никто из них не видел оборотней и не знал, становятся ли они еще кем-то или так и остаются в своем жутком обличье.

Сегодня утром привели еще одного. Его сопровождал слушок, что сдался он без боя и бежать не пытался. Леголас собирался допросить и его, не ожидая, впрочем, особого успеха, видимо, человечишка умирал от голода или побоев своих подельников.

Голова раскалывалась от боли, и эльф мечтал о тишине своих покоев, погашенных свечах и отваре трав, которым в Лихолесье врачевали боль после боевых контузий.

… Прохлада мрачного караульного помещения неожиданно ослабила сжимавший лоб раскаленный обруч. Леголас сдержал невольный вздох удовольствия и сел напротив закованного в кандалы человека. Тот был ничем не примечателен. Всклокоченная темная борода, густой загар, оборванная одежда и заскорузлые крестьянские руки. Болотисто-зеленые глаза, слегка запавшие, как это бывает у часто голодающих людей, взирали на лихолесца со спокойным ожиданием.

– Как твое имя? – спросил эльф без всякой неприязни. Отступившая боль настроила его на благодушный лад.

– Регар, – отозвался разбойник, – охотник из Сухого Лога.

– Регар… – повторил Леголас, – а скажи-ка, Регар, правда ли, что ты прикидывался хворым Волчьим безумием, или всуе на тебя клевещут?

– Правда, – спокойно подтвердил охотник, – да видно, плохо прикидывался, раз попался.

– Хорошо или плохо – не мне судить, а вот за каким балрогом ты комедию ломал – об этом послушаю с радостью. Не расскажешь ли? – эльф не повышал голоса. Исходящая от крестьянина спокойная уверенность вызывала у него любопытство.