Корсар
Шрифт:
— Вы в гости? Сейчас кофе сварю, посидим.
— Можно и так сказать, — говорю, подходя к сидящему возле пустующего кресла Брэйну. И ему, уже шёпотом: — Друг, я оставлю Еву у вас, хорошо? Нужно на работу съездить, дела не ждут.
Он кивает, внимательно глядя на меня. Барабанит пальцами по колену, о чём-то размышляет.
— Помощь моя нужна? — спрашивает, понизив голос и бросая быстрый взгляд в сторону болтающих девушек. — Если что, я всегда готов.
— Нет, всё нормально, просто пока точно не пойму, что всё рассосалось, не могу одну
— В сущности, разумно. В общем, замётано, брат, будет твоя Ева в полной безопасности.
— Спасибо.
Пожимаю Брэйну руку и возвращаюсь к Еве.
— Я скоро приеду за тобой, просто несколько дел утрясу и вернусь. Будешь хорошей девочкой?
— Очень постараюсь, хоть это и будет очень тяжело, — смеётся и, встав на носочки, целует меня в щёку.
И я плыву, как долбанный романтик, от простого поцелуя в щёку плыву, потому что рядом с Евой хочется стать лучше и чище. И раз уж так вышло, что жить без неё не могу, то придётся соответствовать.
— Брэйн, головой отвечаешь, — напоминаю, берясь за ручку двери.
— Уяснил, — отвечает, прикладывая руку к сердцу, а я выхожу на улицу.
Мать их, свернул, называется, путь сократил! Теперь меня зажало в охренеть какой плотной колбасе на выезде из города. Справа — внедорожник, слева — крошечная малолитражка, больше похожая на разукрашенный в ярко-малиновый цвет тазик. Впереди здоровенный жёлтый автобус, везущий за город детей. Хотел было сдать назад, чтобы вывернуть на обочину и там попробовать объехать, но не успел: почти в задницу упёрся любитель отечественного автопрома. Етить их за все конечности. Куда прутся, чего дома-то не сидится? Бесят.
Кто-то совсем рядом сигналит, как будто эта хрень способна хоть чем-то помочь, но блажен, кто верует. Озираюсь по сторонам, но совершенно ничего интересного не вижу. Мать их, даже пялиться некуда — вокруг лишь унылое зрелище. Просто тачки, звук клаксонов и запах выхлопухи. Вдруг замечаю, что в соседнем внедорожнике, заляпанном грязью, слегка побитом жизнью, опускается тонированное стекло со стороны водителя. Не знаю, зачем смотрю туда, но что-то точно гипнотизирует. Надо бы отвернуться, потому что на хер не нужны чужие нервные рожи, но чем дальше впиваюсь взглядом в лицо водителя, тем тошнотворнее становится.
Нет, нет... Этого не может быть! Это невозможно.
Мерзкий липкий комок поднимается к горлу, мешает дышать, и я готов выблевать на асфальт свои внутренности, лишь бы не видеть этого. Уродливая ярость топит все остальные эмоции, почти ослепляя, и я несколько раз моргаю, чтобы убедиться — это не грёбаный сон, не ночной кошмар. Это оживший кошмар, от которого уже не избавиться.
Мне же сказали… они же все сказали, что он сдох, сдох! Чёрная злоба лишает рассудка, и я сижу, оглушённый эмоциями, вцепившись в руль, причиняя себе боль, но почти не чувствуя этого.
Вдруг впереди стоящие машины трогаются с места, а в спину мне несутся возмущённые возгласы, приправленные щедрой порцией отборного
— Едь уже, придурок! — орёт кто-то, а я окончательно прихожу в себя и газую.
Машины трогаются, и внедорожник, улучив место для манёвра, выворачивает в сторону. Мать его! Пытаюсь догнать, потому что жизненно необходимо снова увидеть его уродскую рожу, но судьба не на моей стороне, потому что в плотном потоке машин теряю грязную колымагу из вида. Чёрт, чёрт!
Ярость захлёстывает, забивает лёгкие, скручивает внутренности узлом. Больно, как же больно, невозможно. В глазах темнеет, и я впервые за жизнь в шаге от того, чтобы вылететь с дороги, голову разбить в дребезги. А может, так лучше будет? Если все эти годы Урод топтал землю совсем рядом со мной, дышал одним и тем же воздухом, возможно, снова кого-то избивал, а я всё это время пребывал в блаженном неведении? А всё потому, что отец и Викинг клятвенно заверили меня, что Урод сдох, как собака. Они ведь оба долдонили одно и то же! А он жив, жив и я только видел его, тварь такую.
Их многолетняя ложь ранит больнее всего. Не больно, когда врут из телевизоров или в порыве страсти. Невыносимо, когда лгут самые близкие.
Сердце лихорадочно стучит в груди, когда на полном ходу мчусь к “Бразерсу”, где, как всегда, окопался Вик. Я убью его за то, что столько лет врал, просто урою. А ещё друг, называется. Гад он, а не друг.
Паркуюсь, запихиваю ключи в карман и несусь вперёд, не разбирая дороги. Огибаю здание клуба, чтобы ни одну рожу не встретить на своём пути, потому что не могу ручаться, что не изобью кого-нибудь в хлам. В кармане вибрирует мобильный, но мне точно сейчас не до разговоров, даже если где-то случилось землетрясение.
Забор, закрывающий задний двор “Бразерса” от лишних глаз и случайных прохожих, так себе преграда, потому уже через минуту несусь к железной двери чёрного входа. Луплю ногами, кулаками, чуть не головой бьюсь, пока личный охранник Викинга — Скиф — не отпирает дверь. Отпихиваю его в сторону, а он вопит что-то мне вслед, только мне как-то насрать. Пусть только сунется, зашибу. И Скиф, по всей видимости, угадывает моё настроение безошибочно, потому что не пытается схватить и помешать добраться до кабинета дражайшего шефа.
Взгляд расфокусирован, но я слишком часто находил дорогу к Викингу, будучи в любом состоянии, потому сам не замечаю, как распахиваю деревянную дверь.
— О, брат, — оживляется Викинг, но я за один длинный шаг преодолеваю разделяющее нас пространство.
— Сука ты, брат, — выплёвываю, прежде чем двинуть кулаком по роже.
Вик падает на пол и таращится на меня широко открытыми глазами, в которых плавает немой вопрос. Бурчит что-то, вытирая кровь с губы, а я нависаю над ним и хватаю за грудки, рывком поднимая на ноги. Мы с ним одного роста, идентичной комплекции, но дури во мне, особенно в этот момент, в разы больше.