Кошмарное преступление в курятнике
Шрифт:
— У вас есть законы? — Гепард вложил в свой вопрос изрядную долю сарказма. Но Саранча, нимало не смутившись, ответила:
— А как же — законы саранчовой стаи! Глядите — что у меня тут, на брюшке, по бокам первого сегмента?
Коапповцы посмотрели на указанное место и обнаружили там органы слуха: слуховые отверстия, барабанные перепонки — все как полагается.
Местонахождение органов слуха очень развеселило Сову.
— Это ж надо такое учудить —
— А где же им быть? — искренне удивилась Саранча. — Брюшко для Саранчи — самое дорогое, святое, можно сказать. Потому что нет в нашей жизни дела важнее, чем набить брюшко. А уши для чего нам даны, как думаете?
— Видимо, чтобы прислушиваться к урчанию в брюшке? — предположил Гепард.
— Или к собственному чавканью? — вторила ему Мартышка.
— И это тоже, конечно. Ну и, само собой, чтобы парня своего слышать, когда он для тебя на скрипочке играет — бедром с зазубринками по жилке на надкрыльях водит. А еще — чтоб не прозевать, когда стая улетает! А то ведь и от своих недолго отстать. Треск крыльев — это что? Сигнал: всем подняться в воздух и лететь!
— Но разве и так не видно, когда стая улетает? — недоуменно спросил Кашалот. — К чему же еще какой-то особый сигнал?
— Слух надежнее, — настаивала Саранча. — Глаза могут и обмануть. Мы больше доверяем слуху.
— Выходит, — заметил Гепард, — саранча, наперекор общему мнению, придерживается правила; лучше один раз услышать, чем сто раз увидеть?
— Именно так, — подтвердил Человек. — Мы убедились в Этом на опыте. Саранче залепили уши воском, и что же? Вся стая на ее глазах улетела, а она осталась, так как не слышала шума крыльев. Естественно, возникла идея: записать треск крыльев взлетающей саранчи на магнитофонную пленку, и как только стая попытается сесть на поле, передать эту запись через громкоговорители. И так повсюду на пути стаю будет встречать сигнал: «Подняться в воздух!», пока все члены стаи, так сказать, не протянут от голода ноги. Эти эксперименты проводятся по решению Международной комиссии по борьбе с саранчой.
— Слыхали? — Саранча горько усмехнулась. — А вы требуете — докажи, мол, что в беду попала… Какие вам еще нужны доказательства? — Она тяжко вздохнула. — Вот и крутись, вот и соображай — как дальше жить? Хотя тут уж не о том речь, как жить, тут надо думать, как выжить. Хорошо еще, что Стрекоза мне рассказала — мол, КОАПП этот ваш, куда я за помощью обратилась, занимается бионикой, и объяснила, что это за штука и с чем ее едят. Мать честная, думаю, да я же для бионики находка! Я ведь чувствую, как земля начинает дрожать, когда об этом никто еще и знать не знает, ведать не ведает, ни одна живая душа! Самое что ни на есть ничтожное дрожание ощущаю! Если приютите меня, не дадите погибнуть, — все свои секреты открою! И сделаете вы тогда какой-нибудь прибор…
— Не какой-нибудь, — поправил Человек, — а сейсмограф невиданной чувствительности, который позволит предсказывать землетрясения задолго до того, как оно разразится. Это позволит спасти многие тысячи жизней. Думаю, тот, кто создаст такой прибор, будет удостоен Нобелевской премии.
Перспектива оказаться в числе соавторов чудо-сейсмографа и, быть
— Ну, в таком случае, — начал он, однако Мартышка перебила:
— Поступайте как знаете, дорогой Кашалот, но, по-моему, саранча страшнее любого землетрясения! У нас, в Африке, на моих глазах стая саранчи за считанные часы превратила цветущий край в жуткую черную пустыню — ни травинки, ни листочка, ни колоска…
— Так это же стая! — поспешно возразила Саранча. — В ней миллиарды, а то и десятки, даже сотни миллиардов моих сородичей. Бывают стаи — двадцать километров в ширину и больше двухсот километров в длину! Страшная силища, тут спору нет. Но одна-то что я смогу набедокурить? Сколько съем? Триста граммов зелени за всю жизнь…
— Вы-то триста граммов, а ваше потомство? — пробурчал Рак.
Неожиданно заговорила Стрекоза. Неожиданным, собственно, было не то, что она вступила в разговор, а то, что, вопреки обыкновению, сказанное ею было начисто лишено эмоций и содержало лишь голые факты.
— Перед тем, как привести ее сюда, — заявила она деловым тоном, — я навела справки и выяснила, что потомство одной Саранчи съедает за лето столько же, сколько две овцы.
Удильщик что-то быстро прикинул в уме и подытожил:
— По-моему, это вполне терпимо. Уж двух-то овец мы вполне могли бы прокормить безо всякого ущерба для окружающей среды. Значит, прокормим и потомство нашего, так сказать, «живого сейсмографа», каким бы оно ни было прожорливым…
— Ну уж нет!!! — выкрикнула вдруг Саранча с надрывом и ударила себя лапкой в грудь. — Для вас оно, может, и терпимо, а для меня нестерпимо! Не бывать этому!!!
— Чему? — испуганно спросил Кашалот. — Ничего не понимаю…
— Тут и понимать нечего: пусть жизнь моя пропащая, а вот дети по моей дорожке не пойдут! Не допущу!!!
Сова глянула на нее с сочувствием и как можно мягче сказала:
— Да как же не допустишь, сердешная ты моя? Эдак-то и я могу сказать: пущай, мол, мои совята, когда вырастут, станут соколами али там, к примеру, райскими птицами… Не серчай на старуху за правду-матку, только вот что я тебе доложу: уж коли ты Саранча, так и деткам твоим никем иным не бывать. Желаешь ты того али нет — от тебя это, голубушка, вот ни на столечко не зависит…
Казалось, устами рассудительной Совы глаголет сам Здравый Смысл, однако реакция Саранчи на ее убедительную речь была совершенно неожиданной:
— Еще как зависит!
Коапповцы воззрились на нее, не зная, что и подумать. По виду Саранчи можно было заключить, что свое странное, даже нелепое утверждение она высказала совершенно серьезно. А она продолжала:
— Я сама ведь почему стала Саранчой? Жизнь так распорядилась. И я сама, и одногодки мои — сестры и братья, появились на свет в самом отвратном месте мать додумалась яички там отложить, другого места не нашла, а скорее всего, и не искала. Теснота, скученность, корма на всех не хватает. Ну, известное дело, жизнь в таких условиях ангелами не делает — ни взрослых, ни детей. Начали мы, личинки, сбиваться в компании. Кулиги — так они называются.