Космонавт. Том 2

Кресс Феликс

Я посмотрел на неё, округлив глаза и удивляясь её осведомлённости.

— Папа слышал от знакомых, — она подмигнула, словно читая мои мысли. — Секретов нет, когда инженеры пьют чай в курилке.

Мы вышли на улицу. Снаружи распогодилось, солнечные лучи искрились на снегу. Где-то вдали слышались звуки зимнего фестиваля «Русская зима». Народ сновал небольшими группами от одного павильона к другому.

— Может в «Мороженое» заглянем? Ты как относишься к мороженому зимой? — предложил я.

— Положительно, — закивала Катя. — Нигде

больше не найти столько видов мороженого, как там. Один из моих любимых павильонов, — она мечтательно закатила глаза и негромко протянула: «М-м-м».

Я рассмеялся, наблюдая за ней.

— Ну тогда пойдём.

Пока мы шли к павильону, я ощущал какой-то детский восторг внутри. Будто вот-вот должно произойти долгожданное чудо. И вот мы перед нами выросло из сугробов здание, словно айсберг, вынырнувший из полярных вод. И стены у него стены у него такие, что прямо искрятся на солнце — будто из льда сделаны. Да-а, это здание было именно таким, каким я его помнил. Даже лучше.

Сейчас я себя снова ощутил тем мальчишкой-сиротой, который стоял и во все глаза таращился на это сверкающее великолепие. Нам тогда шефы организовали поездку на вднх для отличников в качестве поощрения. Я был в их числе. Помню, когда я тогда увидел павильон, мне показалось, что именно там выглядит дворец Снежной королевы.

Я шагнул ближе и, как и тогда в детстве, засмотрелся на переливы солнца на мраморной крошке с примесью слюды. Архитектор явно пересмотрел фильмов про Шеклтона — фасад напоминал айсберг, готовый разломиться пополам. Над входом нависали «льдины» из пенобетона, покрашенные в молочно-голубой. В детстве я ждал, что с них вот-вот хлынет ледяная вода, но, естественно, этого так и не произошло.

Я задрал голову и улыбнулся, вспомнив, как впервые увидел этого тюленя. Мне тогда мерещилось, что зверь смотрел на посетителей с немым укором: мол, я тут вмёрзший навеки торчу, а вы внутри эскимо трескаете.

— Пойдём, — сказал я Кате и взял её за руку.

Внутри было тепло и уютно. С порога в нос ударил запах ванили со сливками. А у входа уже собралась очередь. Кто-то горячий чай покупает, кто-то сразу за мороженым. Тут и там раздавался детский смех. Да и взрослые тоже радовались, как дети. Витрины ломились разнообразного мороженого: и сливочное, и шоколадное, и клубничное, и ореховое.

Вообще атмосфера здесь была особенная. Словно заходишь в волшебный шкаф: шаг внутрь — и ты уже не в январе, а где-то между июльским полднём и детством. Даже мороз за окнами теперь казался декорацией.

Жаль, что в девяностые павильон снесли. Я такого разнообразия мороженого больше нигде не видел, а побывал я во многих странах за свою жизнь.

После посещения павильона мороженого мы направились к катку. Катя выглядела оживленной, что не могло не радовать. Всё-таки мой скорый отъезд волновал её и иногда в её взгляде проглядывала грусть. Поэтому сейчас я был рад, что эту тему мы не поднимали, а просто наслаждались моментом и обществом друг друга.

Внезапно

Катя остановилась и указала вперед. Я посмотрел в указанном направлении и увидел посреди аллеи упряжку с оленями. Это было необычное зрелище для ВДНХ. Позже в газетах будут писать, что в рамках фестиваля впервые можно было покататься на оленях, ну а пока мы стояли и удивлённо рассматривали животных.

Катя восторженно взвизгнула, и я, улыбнувшись ее непосредственности, решил переговорить с возницей. После недолгих уговоров он согласился прокатить нас.

Во время поездки Катя не переставала восхищаться происходящим, называя всё волшебной зимней сказкой. Я же наблюдал за ней, отмечая, как искренне она радуется каждому моменту.

На катке я старался не показывать свое несовершенное владение коньками, хотя двигался несколько неуклюже. А вот Катя каталась уверенно и грациозно, демонстрируя завидное мастерство. Мы провели там несколько часов, наслаждаясь зимним вечером и болтая о всяких пустяках, не затрагивая тем о будущем.

Когда стемнело, я вызвался проводить Катю домой. Мы шли неторопливо, обсуждая прошедший день. Она рассказывала о своих увлечениях, а я внимательно слушал её и ловил себя на мысли, что мне нравится это.

У подъезда мы задержались. В тишине вечера ее взгляд казался особенно глубоким.

— Знаешь, — внезапно сказала она, — у меня день рождения шестнадцатого мая. Может, приедешь? Ничего особенного мы не планируем, только я, пара подруг моих, родители и несколько знакомых отца.

Я задумался.

— Постараюсь, — ответил я. — Если отпустят. В Каче с дисциплиной строго.

Она улыбнулась и слегка кивнула. Этот момент словно застыл во времени. Прощание вышло сдержанным, но искренним. Возвращаясь домой, я размышлял о том, как порой простые и мимолётные моменты могут оказаться самыми значимыми в жизни.

Ну а на утро я получил свои десять минут наедине с отцом. Ершов сдержал своё слово. Сиделку куда-то вызвали и в палате остались только я и отец. Я знал, что времени у нас мало, поэтому не стал ходить вокруг да около:

— Я знаю, что тебе нельзя говорить. Поэтому ты молчи, а говорить буду я. Ты лишь кивай или ещё как-то дай знать прав я или нет. Идёт?

— Идёт, — нахмурившись сказал отец.

— Ты проектировал системы аварийного сброса, но после инцидента с неудачным пуском тебя отстранили. Так?

Отец удивлённо заморгал. Несколько мгновений я думал, что отец пойдёт на попятную, но этого не случилось. Он медленно кивнул. Кусочек мозаики встал на своё место.

— Значит, — продолжил я. — Ты пытался предотвратить катастрофу, но тебя не послушали. А когда всё случилось, сверху списали на конструкторские просчёты твоей команды. И теперь кто-то решил уничтожить даже намёки на правду?

На этот отец смотрел на меня дольше, будто пытался что-то разглядеть в моих глазах. Затем он повернулся к окну, где снег застилал двор густой пеленой.