Кот и крысы
Шрифт:
– Давай сюда, дядя, - велел Федька, показывая на узелок.
– Сейчас разберемся.
– А награждение за находку разве не полагается?
– Ты сперва находку покажи.
– Я покажу, а ты - цап? Нет, ты сперва мне награждение.
– Так откуда же я знаю, как тебя награждать?
– удивился Федька.
– Может, там у тебя драные лапти? Награждение полагается за ценную находку - скажем, ты табакерку золотую подобрал или часы… Что там у тебя?
– Платье, - совсем тихо сказал старичок.
– Платьице… Думал, дадут награждение… Мне и полтинничек - большие деньги…
Федьку
– Держи рубль, покупаю у тебя твое платьице! Не глядя! Давай сюда!
Старичок тут же отдал ему узел.
– Я за тебя помолюсь, только скажи, как звать!
– Федором звать. А теперь ступай, Христа ради, у меня дел невпроворот.
Старичок ушел, а Федька недоуменно уставился на свое приобретение. До сих пор он сам себя в жалости не уличал.
– Вот ведь смуряк охловатый, - обозвал он сам себя.
– Хрусты тебе, смуряку, девать некуда! Платьице тебе понадобилось… Может, и впрямь дорогое?
Он развязал узел и обнаружил в нем испачканные юбки, серую и белую, и при них красный жакетик-карако, отделанный фестонами. Хмыкнул, прикидывая - не отдать ли это сокровище Клаварошу для его зазнобы? Распялил одежду на руках - нет, Клаварошева зазноба тут не поместится. И додумался - понес приобретение Шварцу. У того в чуланчике есть всякая маскарадная одежда, включая монашеские рясы, женский наряд тоже пригодится.
Он спустился в первый подвал, ниже не пошел - никто из архаровцев не любил бывать во втором. Там было Шварцем разведено такое пыточное хозяйство - человека неподготовленного мороз по коже продирал.
С беспредельной аккуратностью были развешены по стенам кнуты и плети, там же имелась дыба, в углу лежала «лиса», представлявшая собой распиленное вдоль пополам двухсаженное бревно с отверстиями для пяти пар ног. Верхнюю часть бревна приподнимали, заправляли туда ноги сидящего на полу преступника, потом вновь опускали, и таким образом он дожидался своей очереди на допрос, попутно наблюдая подробности предыдущего допроса, что зачастую лучше всяких уговоров способствовало решению покаяться.
Кроме того, на видном месте стоял весьма вонючий бочонок с дешевой селедкой крепкого посола. Кормление селедкой, после которого сутки не давали воды, тоже входило в Шварцев арсенал, и немец утверждал, что за дознанием такого рода - большое будущее, ибо человек, чье здоровье не на шутку подорвано допросом, будучи отправлен в каторгу, плохой работник и только даром ест казенный хлеб. Преступник же, чья спина и кости остались целы, хлеб в Сибири будет есть не напрасно.
Федька крикнул, и к нему поднялся Шварц, очень недовольный, что отвлекли от дела.
– Вот, Карл Иванович, в твой чуланчик, - сказал Федька, вручая смотанное в ком платье.
– Старичок один подобрал на улице и принес, чаял получить награждение. Отчистить - глядишь, пригодится.
– Пригодится, - преспокойно сказал Шварц, развернув приобретение.
– Я всегда полагал тебя наблюдательным полицейским служащим. Я полагаю, ты не отпустил добродетельного старичка?
– А на кой он тебе, Карл Иванович?
– Спросить, где и при каких обстоятельствах
– Твое?
– Оно, бывши выдано для наружного наблюдения, тогда же пропало, насколько я понял, вместе с господином Коробовым…
– Карл Иванович! Точно оно?
– Точно оно. В таковом случае…
Продолжать Шварц не стал - он остался без слушателя.
Федька кинулся наверх, выскочил на Лубянскую площадь, заметался - хорошо, увидел своих, возвращавшихся с добычей. Архаровцы вели воришку, который повадился промышлять по церквам. Долго охотились - и вот повезло, взяли с поличным. За архаровцами шел человек, держась за щеку, и клялся добраться до государыни, чтобы слезно жаловаться на полицейский произвол. Он вовсе не собирался спасать негодяя от рук правосудия, будучи лицом посторонним, и коли негодяй, спасаясь от погони и крепких кулаков, заскочил ему за спину и им на миг загородился, так это еще не повод выбивать зубы.
К Шварцу, дознавать подробности, воришку потащил один человек, держа разом за шиворот и за вывороченную к спине руку, прочие кинулись искать старичка.
Он далеко не ушел - поймали на Никольской.
Со всевозможными любезностями его вернули обратно на Лубянку и усадили в комнате для расспросов свидетелей. Тут же вызвали свободного канцеляриста, и старичок, безмерно гордый, что вот ведь, кому-то для важного дела понадобился, да и сам нечто значительное совершил, рассказал, как утром нашел платье на речном берегу, куда выходит калитка его домишки. Лежало себе и лежало, опрятно сложенное, как если бы кто нарочно снял и оставил.
Кое-чему Федька уже научился.
– А как земля вокруг, сильно потоптана и разрыта?
– Ничуть не разрыта.
– Драки, выходит, не было?
– А какая драка, коли злодей напал на девку? Она, поди, и пискнуть не успела.
Федька хотел было возразить, но вспомнил Сашино телосложение - самое что ни на есть девичье. Он ведь в такой беде тоже пискнуть не успеет.
Платье лежало на столе. Федька распялил его и стал внимательно изучать. Старичок наблюдал за ним с огромным интересом, отвечая меж тем на вопросы канцеляриста - кто таков и где проживает.
– А живу за новым Успенским храмом, всякий покажет, - очень довольный тем, что всякое слово записывается, рассказывал старичок.
– Оттуда идти к Дербеневской набережной, все вправо забирая, и будет тебе примета - забор с красным крестом, что от чумы остался. И там, еще направо поворотя, тут же за домишком нашего пономаря мой будет…
– Какого черта!
– вдруг воскликнул Федька.
– Тут же все цело!
Он показал старичку шнурование.
Федька имел в виду - если с Саши одежду сдирали силком, то и шнурки, и дырочки для них должны были пострадать. Старичок его понял, но имел свой домысел - начал толковать, что достаточно задрать девке подол, и он сам еще не позабыл, как это делается. Федька слушал сие рассуждение, чувствуя, что сходит с ума, еле сообразил - старичок-то не знает, что платье было на лице мужеска полу!