Коукс и Бакстер. Компиляция]
Шрифт:
Но он сам рыл себе могилу. По мере того как его сделки приобретали все более дерзкий характер, за цифрами все явственнее проглядывала пагубная зависимость. Так продолжалось до середины 2007 года, когда Таусенд сделал самое худшее, что только мог: внезапно прекратил торговать. Эдмундс легко мог вообразить эту картину: в его офис заявляются полицейские, просматривают документы, до смерти его пугают и заставляют признать вину в попытке спасти себя. С этого момента история Таунсенда превратилась в трагедию: на него один за другим стали налагать огромные штрафы, подтачивавшие его состояние до тех пор, пока остаточная совокупная
Он обанкротился.
Перед тем как заняться счетами Эдуардо Медины, Эдмундс открыл сайт программы «С улиц к успеху», участником которой Таунсенд оставался, даже когда привязывал на Бруклинском мосту труп. Фотографии бездомных, слишком запущенных, чтобы когда-либо вернуться в общество, и фотографии их же в рубашках и галстуках в их первый рабочий день. Воодушевляющее зрелище. Возможно, именно поэтому Эдмундс задержался на сайте чуть дольше, чем нужно.
Читая очередную «историю из реальной жизни», он обратил внимание на одну ссылку, кликнул и был перенаправлен на другой раздел сайта. То, что он там увидел, так его взбудоражило, что он расплескал кофе себе на колени. Эдмундс посмотрел, сколько времени, отсчитал часы на пальцах и позвонил Бакстер.
Бакстер крепко спала. Накануне им наконец удалось перехватить Кертис в отеле, Руш принес самые искренние извинения, и Эллиот неохотно согласилась поужинать вместе. Поскольку все были утомлены после такого насыщенного дня, решили долго не засиживаться, чтобы утром пораньше взяться за работу.
Бакстер протянула руку к жужжащему телефону и недовольно проворчала:
— Эдмундс?
— Ты что, спала? — спросил он не без некоторого осуждения в голосе.
— Как ни странно, да. Но не переживай, тебе можно, ведь… Постой, а ты-то почему еще не спишь?
— Работаю с файлами, которые ты мне прислала, — сказал он таким тоном, будто это само собой разумеется.
Бакстер зевнула.
— С тобой все в порядке? — спросил Эдмундс.
Он уже научился разговаривать с Бакстер. Если она захочет рассказать о том, что случилось на Центральном вокзале, то сделает это без всякого приглашения с его стороны. А если нет, то односложно ответит на его вопрос и будет говорить о чем-нибудь другом, пока не созреет сама.
— Ага.
— Мне нужны дополнительные сведения, — произнес Эдмундс.
— Знаю. Досье по убийствам на Молл-стрит и Центральном вокзале пришлю завтра.
— Лондонские доки у меня уже есть.
Эмили не желала вникать, каким образом он их достал, поэтому решила ничего не спрашивать.
— Мне нужны медицинские карты всех убийц, — сказал Эдмундс.
— Медицинские карты? Хорошо. Ты что-нибудь нашел?
— Не знаю. Но кое-какие соображения есть.
В интуицию Эдмундса Бакстер верила даже больше, чем в свою собственную.
— Завтра все тебе пришлю. То есть… уже сегодня… позже.
— Спасибо. Можешь идти досыпать. Спокойной ночи.
— Эдмундс?
— Что?
— Не забывай, ради кого ты покинул нашу команду.
Парень прекрасно понимал, какое чувство скрывается за этими словами. Подобным образом Бакстер давала понять, что беспокоится за него. Он не мог сдержать улыбку.
— Не забуду, — ответил он.
Глава 14
Воскресенье, 13
7 часов 42 минуты утра
— Одержимость!
Бакстер, стоя полуодетая посреди номера, пожалела, что включила телевизор, как только услышала первые доносившиеся оттуда слова. Конечно, не было ничего удивительного в том, что об убийствах говорили на одной из самых популярных утренних программ, но все же тут обсуждение зашло куда-то не туда.
— Одержимость? — переспросил идеально красивый ведущий, обращаясь к телевангелисту, известному радикальностью своих взглядов.
— Совершенно верно, одержимость, — кивнул пастор Джерри Пилснер, — это все работа одного из древнейших врагов рода человеческого, который постоянно прыгает с одной заблудшей души на другую в неуемной жажде боли и страданий, насылая их без разбору на порочных и слабых… Есть только один способ от него защититься… Единственное спасение — обратиться к Господу!
— Значит, — осторожно начала вторая ведущая, — мы сейчас говорим о… духах?
— Об ангелах.
Ответ, похоже, ее обескуражил, потому что она повернулась к соведущему, давая понять, что теперь его очередь задавать вопрос.
— О падших ангелах, — уточнил пастор.
— И эти… — замялся соведущий, — как вы говорите, падшие ангелы…
— Всего один, — перебил его священник, — достаточно всего одного.
— И этот падший ангел, кем бы он ни был…
— Ха! Уж я-то точно знаю, кто он! — опять вмешался интервьюируемый, окончательно загнав ведущих в тупик. — И всегда это знал. Если хотите, могу даже сказать, как его зовут… Многие называют его…
Ведущие в предвкушении подались вперед, понимая, что собственными руками куют золото телевизионной сенсации.
— …Азазель, — прошептал пастор, и шоу, как нельзя кстати, ушло на рекламу.
Увидев, как с экрана на нее весело брызнула горсть леденцов, приготовленных по сверхсовременной технологии, Бакстер почувствовала, что у нее на затылке дыбом встали волосы.
Пастор выдвинул очень мощную теорию и, говоря откровенно, нашел способ связать воедино странные убийства, оставив в этом деле далеко позади сыщиков Лондона, Департамента полиции Нью-Йорка, ФБР и ЦРУ вместе взятых. Но когда на экране пошли кадры белой деревянной церкви пастора, одиноко торчащей в конце грязной проселочной дороги, шрамом выделявшейся на фоне огромного, ничем не засеянного поля, Эмили почувствовала, что дрожит.
К церкви, выныривая из-за деревьев, будто призраки, тянулись парадно одетые прихожане из трех небольших городков, отчаянно жаждавшие поддержать молитвой надежду на вечное спасение. Окружавшая хлипкое здание толпа, выстроившаяся чуть ли не в пять рядов, внимала каждому слову проповедника, обращавшегося к тем, кто не желал гореть в геенне огненной.
Картина показалась Бакстер в высшей степени зловещей: все эти люди, затерянные в американской глуши, сгрудились словно овцы, полностью подчиненные воле беспринципного пастуха, который без стыда использовал человеческие несчастья для продвижения собственных бредовых идей, да при этом еще имел наглость называть жертв, честных и преданных делу полицейских, «порочными и слабыми».