Красная мантия

Ленивый Сергей

Врач поставил кофр на стол и подошёл ближе.

— Ну что же, Дюк, похоже, он пришёл в себя. Задаток возвращать не буду, но раз уж я здесь, то проведу общее обследование. Как долго он был без памяти?

— Почти двое суток…

— А нельзя ли поточнее?

— Я не знаю, ровно сутки назад его привезли арбитры, забрав из квартиры моего брата, грокс его сожри. С тех пор он лежал и лишь изредка стонал.

— Напомни, какого на тебя скинули эту обузу? — задал вопрос доктор, приступая к ощупыванию и простукиванию моего тела.

— Моего брата Алестора обвиняют в пропаже супруги и ещё что-то там с махинациями в его цехе. Боюсь, на него повесили всех собак. А мальца

зовут Грэг. И похоже, теперь я его единственная родня.

— Мой тебе совет: сдай его в работный дом, нечего возиться с молокососом!

— Не могу я так поступить, — в голосе здоровяка послышались нотки теплоты.

— Ну и дурак! Что же, состояние его нормальное, средняя степень истощения, черепно-мозговая травма. Череп не проломлен. Жить будет. Повязки менять раз в сутки, усилить питание и месяц пропить витамины, если решишь потратиться, — доктор скривил лицо. — Ещё возможны головокружения, потеря сознания, провалы памяти. Но это уже не ко мне.

— Ты хочешь сказать, что он стал неполноценным?

Дюк начал недоверчиво переводить взгляд с доктора на меня и обратно.

— На всё воля Императора, — высказался доктор, положив руки на грудь и скрестив большие пальцы.

Дюк отзеркалил его жест, но задержал руки гораздо дольше, одновременно едва шевеля губами.

Врач забрал кофр с стола и с мерзкой ухмылкой покинул помещение, задержав взгляд на Дюке, как будто говоря: «Ещё не поздно».

Дюк, подойдя к кровати, кинул долгий задумчивый взгляд на меня и, развернувшись, плюхнулся в кресло, погрузившись в себя.

В воздухе прямо запахло работным домом. Я не знал, что это, но от слов веяло ещё большей безнадёжностью, чем от моего текущего положения. Мне решительно не хотелось терять только обретённого родственника и перебираться непонятно куда. Нужно было срочно что-то предпринимать.

Повторив несколько раз про себя и убедившись, что этот тот самый язык, на котором общались аборигены, я произнёс, надеясь, что говорю на нужном языке:

— Дядя, не нужно.

История этой вселенной сквозила ненавистью и безжалостностью к иному и чужому. И страх быть раскрытым, что тело ребёнка заняла иная сущность, боролся со страхом быть признанным психически неполноценным и отправленным в места похуже, чем спартанская, но уютная комнатка дядюшки.

Дядя встрепенулся, будто отбрасывая с себя сонм тяжёлых мыслей, кивнул сам себе и вышел, оставив меня наедине с собой. Мерцающий свет плафона усугублял чувства пустоты и неопределённости.

Я приподнялся на кровати, облокотившись на спинку, и мерно задышал. Нужно успокоить тело и разум. Спустя пяток минут дыхательной гимнастики головная боль слегка отпустила, и я начал обдумывать своё положение.

С высокой долей вероятности я всё же провалился в эту ужасную вселенную. Время действия неизвестно, место тоже. Однако по обрывкам из видений складывается впечатление, что это место как-то связано с шестерёнками. Их тут намного больше, но нет символов культа, натыканных куда можно и куда нет. Да я вообще могу быть на пустотной барже или станции. Нужно дождаться здоровяка, дядю этого тела. Нужно больше достоверной информации об этом мире. А пока что дышим и стараемся не думать о том, что может произойти. Думать в этой вселенной порой очень вредно.

Глава 3 Принятие (Р)

В которой герой принимает важное решение и строит кое какие далеко идущие планы.

С моего пробуждения в новом мире прошло двое суток. Дядя оказался не особо общительным человеком. Он отвечал на вопросы, удивившись лишь однажды,

когда я сказал, что немного забыл, но обязательно, обязательно всё скоро вспомню. На этой фразе его лицо скукожилось, но потом разгладилось, как будто он принял какое-то решение. Отвечал на вопросы дядя размеренно, но особо не углубляясь. Я же боялся спросить чего лишнего.

На улицу меня не выпускали, да и слаб я ещё был, сил хватало дойти до санузла и обратно. Он представлял из себя дыру в полу и ручку в стене, за которую можно было держаться. Это было кстати. Туалетная бумага отсутствовала как класс, её заменяла рука, которую потом можно было сполоснуть под краном. Принятие душа почти не отличалось от нашего: дырка канализации закрывалась чугунной сеткой, а наверху была хитрая насадка, превращающая воду скорее в подобие плотного тумана, наверное, для экономии воды. Вода же делилась на питьевую — ту, что приносил дядя в пластиковых флягах-бадейках, и бытовую — для душа, стирки и гигиены. На сутки мне как малолетнему, но не работающему, а, соответственно, бесполезному, полагалось сто пятьдесят граммов сухой питательной смеси и полтора литра питьевой жидкости. Чего, честно говоря, хватило бы на существование в виде скелета. Но мой опекун был квалифицированным рабочим на опасном участке со стажем более двадцати лет. Всё это давало не только ему, но и мне некие преференции в виде дополнительного суточного пайка и витаминизированной добавки раз в неделю. Суммарно это вытягивало на 1100—1200 Ккал и два с половиной литра воды, что было уже более приемлемо. Вот только вечно втянутое брюхо считало иначе. Чувство голода поселилось со мной надолго, и нужно было учиться задвигать его на задний план.

Из разговоров я смог выделить, что находимся мы на Луне. Когда-то давно здесь были шахты и поселения. Добываемое сырьё доставлялось на планету, где и перерабатывалось. Но шахты выработались, и добыча была перенесена дальше в космос, на местах же бывших шахт и поселений создали фабрики по первичной переработке руды. В одной из таких мы и живём.

Основной источник работы находился на фабрике, до которой полчаса на монорельсе. Второй по значимости был в порту. До него нужно было добираться четыре часа, с пересадкой на фабрике. Центр текущей цивилизации как раз находился в порту. В поселении № GR00143, являющимся местом моего текущего обитания, была лишь пара лавок с самым-самым необходимым и отделение представителя Администратума, при центре — само управление поселения.

Несмотря на «знание» языка, разговаривать было трудно, я постоянно натыкался на слова, которые не мог произнести, поэтому старался общаться короткими рублеными фразами, состоящими из максимально простых слов. Дядя уходил около шести утра, а возвращался уже поздно вечером: в семь или даже восемь часов. Как я узнал позже, к стандартной восьмичасовой смене он брал ещё от двух до четырёх часов на смежной должности, попутно обучая сменщиков. Тяжёлая и опасная работа, к которой он за два десятилетия смог привыкнуть, стала его второй натурой и вытягивала уже гораздо меньше сил.

Моё заточение всё длилось и длилось. Уже пошла вторая неделя моего пребывания в этом теле. Самочувствие улучшилось, передвижение не доставляло дискомфорта и не вызывало головокружений. Корка на голове стала плотной и перестала сочиться. Теперь она имела вид неаккуратной шишки из волос и соединительных тканей, потому что выбривать голову мне так никто и не стал. В будущем это грозило той ещё дилеммой. Покидать апартаменты мне строго запретили, ограничившись банальным «нельзя». Но это не мешало мне приоткрывать дверь и исподтишка, в щёлочку, наблюдать за улицей.