Красная роса (сборник)
Шрифт:
одному пристанет, то к другому — правда ли? Мне говорит: «Только нам, Одарка, поверю —
правда ли, что супряглись?» Долго чесал голову, а тут и Поликарп навстречу. Так Гаврило и
набросился: «Что же это, — говорит, — за беззаконие? Одних зовете на собрание, а других
можно и не звать? Нет, мы на это управу найдем! Я так этого не оставлю. Я и в Москву, и в
Харьков, если нужно. И Петровский и Калинин за такое самоуправство по головке не погладят».
А Поликарпов глаз так и играет смехом,
гнев богатея. «Ой-ой-ой, — говорит, — вы же, гражданин, нас просто за жабры берете. Извините,
забыли. Ну, мы и поправить дело можем. Скажите, что у вас так уж срочно?» — «А может быть, и
я пошел бы в этот колхоз!» — крикнул Гаврило. Поликарп будто бы ужаснулся, даже за голову
схватился: «Да что вы говорите? Я слышал, что вы уже высказывались на собрании, выражали
свое мнение, о поступлении в колхоз там и намека не было». — «А теперь передумал…» — «Ну
коли так, тогда добро пожаловать, подавайте заявление в инициативную группу, а там уж
рассмотрят. Так что еще не все потеряно…»
Мама моя грустно качает головой, сама себе удивляется:
— Это же только подумать, что стал петь Гаврило. В тот же день принес заявление о
вступлении в артель. А завтра должны были и рассматривать. И его заявление, и еще таких, как
он, потому что дружки Гаврила не отстали. Мирон уже и руки потирал — пусть ждут, дескать, мы
их примем, мы их только и ждали. И что ты думаешь? На следующий день явился Гаврило в
сельсовет — давайте заявление назад. «Не могу, — говорит, — святая богородица не велит.
Приснилась, — говорит, — ночью мать господня. Будто во двор мой с самого неба спустилась,
заблестело все и засияло, словно перо жар-птицы кто бросил, а она, заступница наша, посреди
двора стоит, смутившись, грустно так и жалобно на меня смотрит, смотрит с такой болью, уста
закрыла, а слова не вымолвит. Такая тоска ее охватила, что и слова не вымолвит, только
предостерегает — куда ты, дескать, грешник Гаврило, лезешь, на какую стезю нечестивых
направился? Опомнись, Гаврило, пока не поздно. Я так и обмер весь, мне бы упасть перед ней на
колени, мне бы расспросить, а она взмахнула легонько руками да и была такова… развеялась. И
не невольте и не насилуйте, не нарушу предостережение божеское, лучше пусть на земле
пострадаю, чем потом вечно в пекле мучиться. Давайте назад мою бумагу». За ним вслед и
остальные дружки заявления потребовали, и кое-кто из нашей бедноты уже заколебался, а то
как же — каждому страшен гнев троеручицы.
А тут еще и Поликарпа из села в район вызвали. Ну вызвали так вызвали, ждали, вернется,
а его уже куда-то послали, такому человеку везде рады. А без него тут — как без рук. Мирон
чешет темя,
как забор неустойчивый. И каждый раз ему то что-то приснится, то привидится. И оттого уж вот,
глядишь, кое-кто из бедноты пошатнулся, уже нашлись такие, которые напрочь выписались из
нашей золотой книги… О господи, и что же это будет и чем это кончится?
Коллективизация набирала разгон, тайфун ярился, уже громы и молнии неожиданно
ударили, появились первые жертвы невиданной бури.
Прозвучал вражеский выстрел в окно, и произошло ужасное — как подкошенный упал на
пол Поликарп. В этот раз ему попалось очень трудное село, встретился он с решительными и
зловредными противниками. Рана была смертельной, но могучий организм Поликарпа не хотел
сдаваться, на самодельных носилках принесли раненого в район, положили в больницу.
Началась борьба за его жизнь…
Оленка как ни в чем не бывало ежедневно появлялась в школе, аккуратно одетая, деловая,
только возбужденная до предела, порывистая, раздраженная и молчаливая. Кто-то справлялся о
здоровье отца.
— Все в порядке. Поликарп живуч. Он и не такое выдерживал.
А районные врачи, видимо, оказались бессильными помочь раненому. Однажды на улицах
города появился редкий по тем временам транспортный агрегат — заграничной марки
автомашина на маленьких колесах и с голосистым клаксоном, — остановился возле больницы,
принял на свой борт носилки с раненым. Говорят, так на подвешенных носилках и повезли его в
Киев.
Оленка и дальше училась в школе, штурмовала программу шестого класса. Ежедневно на
вопрос: как чувствует себя ее отец — отвечала кратко и с нервным надрывом:
— Уже лучше!
Как-то ранней весной, в то время, когда нам закончили преподавать новый материал из
школьной программы и началось повторение пройденного, однажды утром Оленка в школу не
явилась. Не было ее в школе и на следующий день. Тогда мы узнали, что она неожиданно
поехала в Киев к отцу, которого уже выписали из больницы. В нашу школу она больше не
вернулась. Загрустили сперва — очень не хватало нам живой и непоседливой Оленки, а потом
стали привыкать, а со временем и совсем забыли, что она почти три года сидела рядом с нами в
классе. Жизнь есть жизнь…
…Неторопливо бреду по саду, внимательно рассматриваю то изумрудные гибриды
Симиренко, то краснобокие джонатаны, то еще какие-то неизвестные мне сорта груш и яблок,
вспоминаю молодость. Кто, когда посадил эти могучие деревья? Может быть, первые
коллективисты из пригородных сел, или, может, печерские монахи старались, ища себе приют и