Красная роса (сборник)
Шрифт:
— Да дело такое… Мне, наверное, все равно — что к прокурору, что к этому… как его…
Время шло, проходили дни, недели, месяцы. Все было тихо-спокойно, и вдруг — взрыв.
Появилось на устах у каждого новое, незнакомое и оттого тревожное, а кое для кого и
страшное слово — «коллективизация». А там и «сплошная коллективизация».
Наверное, именно так и начинается на море шторм. Сначала — штиль, тишина и покой, ни
зашелестит, ни плеснется, дремлет все, сонно щурится,
нарушать покой, превращать установившуюся тишину в бурную стихию.
Вот такое началось тогда на селе.
— Да откуда же это наваждение! Жили-жили, как люди, а теперь — в одну отару?
Море штормит-штормит, случается, что и тайфунами и цунами разными играет, поиграет-
поиграет да и снова опомнится, успокоится. Село штормило и неделями, и месяцами, и годами.
Кипело и бурунило, но уже в самом этом шторме угадывался некий штиль, может быть, настолько
долговременный, что на века.
Во всяком случае, в твердую стабильность после штормового процесса коллективизации
верили самые передовые люди страны и в их числе, безусловно, Поликарп. Он настолько был
убежден в единственно правильном решении аграрного вопроса путем сплошной
коллективизации, что отдавал этому делу все свое время и все свои силы.
Очень скоро по всему району, да и в целой области загремела слава Поликарпа, стал он
одним из самых передовых и самых умелых организаторов сельского кооперирования. Сначала
поручили ему коллективизацию одного села, уполномочили его туда: не прошло двух недель — и
первый колхоз в районе появился. В селах упирались люди, отбивали атаки агитаторов на
ежедневных собраниях, а в Поликарповом селе уже в первые дни, пошумев конечно, собравшись
в компанию, начали спокойно и уверенно формировать новое коллективное хозяйство.
Перебросили Поликарпа в другое село — и там дело пошло на лад.
Зимой я прибыл в родное село на каникулы, а его уже и не узнать. Все на месте —
заснеженные поля, деревья в инее, притихшие хаты, завьюженные улицы — все старое, а люди
новые. Какие-то не такие, какими были. Возбужденные и растревоженные, нацеленные на что-то
новое. У нас люди были в ту зиму активизированы по-разному — большинство на хорошее,
меньшинство — на плохое.
Оказывается, и в нашем селе побывал Поликарп.
Моя мама, как только начался разговор о коллективизации, вспомнила районного
уполномоченного.
— Вот если бы такой человек был бы хоть один на каждое село, гляди, и пошло бы дело. А
то чего же там, разве нельзя вместе жить и работать? А вот умная голова над всеми нужна.
Чтобы была голова
Да и рассказала мне, как в нашем селе коллективизируют.
— Сперва прислали хлопца, молодого такого парнишку, в комсомоле, говорили, старший. Ну
он что же, супит брови, корчит из себя бог знает какого умного и знающего, а что же он знает —
дитя. Сцепились с Гаврилом, он ему свое, а Гаврило свое, а люди молча слушают, но за Гаврила
горой. «В бараний рог скручу!» — кричит коллективизатор на Гаврила, а тот только улыбается.
«А почему ты меня крутить будешь, по какому такому праву? Разве я против, что ли? Я только
спрашиваю, а ты отвечай, если тебе поручено, а люди уж увидят, как для них лучше: в колхозе
или нет?» Ты же знаешь Гаврила, его сам рогатый не переговорит. Да все так ловко и хитренько,
как вьюн, извивается, его и лукавый не поймает на слове, не то что мальчишка зеленый.
Ничего не вышло у того хлопца. Ни с чем ночью уехал, убежал со стыда.
Тогда явился этот, которого ты знаешь. Поликарпом назвался. Сначала — не понравился
людям. Бабы и молодицы как клуши закудахтали: «Не нашли человека как человека,
страшилище какое-то прислали, мало того, что с одним глазом, да еще рябой и хромой. Уж пусть
бы лучше тот мальчишка был, если без этих уполномоченных нельзя».
Так все и надеялись — этот и недели не выдержит, получит от ворот поворот да и уедет. А
он тебе хоть бы слово кому. По селу шастает. И день, и другой. Ковыляет по улицам,
рассматривает. Встретит кого — здоровья желает. Говорит: «Красивое у вас село». Ну что ж,
красивое так красивое. «Убогое только, просто на удивление убогое — ни клуба, ни школы
приличной, ни магазина, только церковь на виду». Тоже правда, ее не спрячешь, но этим никого
не разжалобишь.
Ходил-ходил два дня, а на третий — собрание. И кого же созвал? Самую бедную бедноту. С
Мироном первый договорился, с комсомольцами — никого на собрание из богатеньких не
пустили. Ну тут и началось! Гаврило чуть не лопнул — что это такое? По какому праву? Богатеи
галдят, а у самих глазки бегают, в голосе тревога и хвосты поджали, как щенки с перепугу. Эге,
что-то тут не то…
А Поликарп с беднотой разговор ведет. Ну и я между ними. Ждали, что о коллективе речь
поведет, а он про совсем другое. Старину вспомнил. Как вот еще революция шла, как разные
петлюры да деникины людей распинали. За что, спрашивает, распинали? Ну, тут кто о чем, тот
за непослушание, тот про бога, этот про черта, а он только глазом хитро поблескивает. «А не за