Красная роса (сборник)
Шрифт:
глаза потухли, похоже было, что последние силы оставляют ее. Верочка какое-то мгновение
молча смотрела на меня, как на чужого, затем перевела взгляд на Павлуся, кажется, и его
появление не вызвало у нее никакой реакции, уже только потом тяжело всхлипнула, из глаз ее
полились слезы, она протянула к нам руки и, захлебываясь, простонала:
— Нет мамы…
Софья Гавриловна по поручению городского ревкома не оставляла ни на минуту баррикад
на «Арсенале». Как агитатора и представителя
своей, арсеналкой. Вместе с ними она выдерживала бешеные атаки гайдамаков, как заправский
солдат стреляла из винтовки, в критические минуты звонко звучал ее призывно-успокаивающий
голос. Когда становилось особенно опасно, она решительно вставала над баррикадой, кричала:
«В атаку, товарищи!» И арсенальцы решительно бросались в атаку.
В одной из отчаянных атак вражеская пуля навылет пробила пламенное сердце
революционерки. Обо всем этом мы узнали от посторонних. Верочка словно и не знала других
слов, только повторяла: «Нет мамы…»
Она сама готовилась стать матерью…»
Снова я пробегал взглядом страницы, не подчеркнутые красной чертой, нить боевой жизни
Поликарпа не прерывалась, сначала он воевал в Червонном казачестве под командованием
Примакова, потом на разных фронтах. Центральная рада, которую позорно разгромили и
прогнали прочь, предала Украину и весь народ немецкому кайзеру и его сателлитам.
На Украину пришли оккупанты. Народ молодой Советской республики поднялся на защиту
родной земли. Червонные казаки Примакова, среди них были и Поликарп с Павлусем, грудью
встали на защиту родного города. Силы были неравными, почти полумиллионная армия
захватчиков паводком хлынула на украинскую землю и залила ее не вешними водами, а кровью
человеческой.
Вместе с Червонным казачеством Поликарп оказался на территории братской России…
«Наше формирование «Червонное казачество Украины» на глазах разрасталось и
набиралось сил. Из Харькова в Киев прибыл боевой полк, а уж за год он вырос в бригаду, вскоре
стал кавалерийской дивизией, а там и корпусом. С кем только не скрещивали мы свои сабли: с
гайдамаками и кайзеровцами, петлюровцами и деникинцами, врангелевцами и пилсудчиками.
«На Дону и в Замостье тлеют белые кости…» Рука у меня была твердая, закалена
«американкой»… «Помнят все атаманы, помнят польские паны…» Но паны — бестии хитрые. Пан
дома сидит или в штабе каком заправляет, обманутых хлопов под удар посылает. Схватили как-
то «языка», думали, пан, а он — «естем из пшедместья краковского, естем работничек…».
Обманутый пролетарий! На пана гнешь спину в своем предместье, тебя эксплуатируют, доят, как
козу, а ты с саблей вылез, против кого вылез? Против червонцев?
Буденного?
Да, да, что-то, кажется, я тут расхвастался. Получается, что тлеют только панские кости, а
наши собственные? Наши косточки тоже трещали под сабельными ударами, потому что эти
краковские и варшавские «работнички» тоже не лыком шиты, тоже мускулатуру имели, в головы
им вдолбили великопольскую идею «от можа и до можа…». Одного моря им мало, подавай им еще
и чужое, наше Черное засинело им заманчиво. Поэтому и запомнилось мне на всю жизнь
Замостье, бои на Золотой Липе и крутом Сане.
Командовали мы с Павлусем уже эскадронами, доросли до звания красных командиров, хотя
и не проходили специальных училищ и академий. Нашими учителями были Примаков и
Буденный, Данило Самусь и Дмитро Жлоба. Экзаменовали нас и петлюровские, и деникинские, и
даже заграничные мастера сабельных турниров. Нелегкими были эти экзамены.
Снится мне и до сих пор последний бой с преобладающими силами вражеской конницы. Она
выкатилась неожиданно из залива небольшой болотистой реки, вспыхнули на саблях лучи
утреннего солнца. Не раздумывая, Павлусь бросился со своим эскадроном в атаку. Мой стоял в
засаде на опушке. Павлусь знал, что в нужный момент я стану рядом. И я не замедлил пробиться
ему на выручку. Уверен был, что выручил бы друга, развеял опасность, если бы в последнюю
минуту не произошло непоправимое — споткнулся под комэском конь, упал на колени. И в этот
миг блеснули вражеские сабли над головой Павлуся…
Закружились перед моими глазами зеленые и желтые круги, уже не помню, как оказался на
том месте, моя сабля свистела направо и налево, но от горя я потерял чувство реальности и был
за это наказан беспощадно — жгучая молния ударила меня в глаз, еще запомнил, как откинулся
в сторону, видимо, это и спасло от повторного смертельного удара, ощутил, как треснула кость
левой ноги, зажатая беспощадным стременем, а после этого погрузился в беспросветную тьму…
«На Дону и в Замостье.. » Эх, Замостье, Замостье, Дон ты наш тихий, земля наша родная. Не
только панские и атаманские кости схоронила ты навечно, лежат в тебе и благородные останки
бесстрашных рыцарей революции, беззаветных ее солдат, известных и безымянных героев!»
Склоняюсь над прочитанной страницей, не решаюсь перелистать ее. Перед взором
промелькнули мои собственные боевые пути в недавней войне, мысленно склоняю голову перед
доблестью тех, кто прошел все пути-дороги боевые и через Дон, и через Замостье… Из
задумчивости вывел шум мотора — определил на слух: «Запорожец». Похоже было, вернулась