Красная роса (сборник)
Шрифт:
— А любовниц мне не надо. Мне нужна жена, хозяйка в доме. На кухне пусто, хоть мячи
гоняй.
Жена зябко пожимает плечами:
— Потому и пусто. У меня — ни гроша. Может, у тебя?..
— А что у меня? Ты же знаешь, аванс когда был?!! А потом в этом месяце… На бобах мы. Да
еще и палец болел.
Ольга Павловна сурово и осуждающе хмурит брови, теперь уже она здесь судья и хозяин
положения.
— В таком случае нечего и беситься! Обидели его… Скандалами замучили…
— А разве.. А разве вчера не было? — спрашивает Осип Иванович.
— Чего не было? — поднимает на мужа беспощадные глаза Ольга Павловна.
— Ну… алиментов…
— Алиментов! Поминай как звали.
— Это как же?
— А так. Исполнилось восемнадцать.
Осип Иванович схватился за голову:
— На что же мы жить будем?
Жена не ответила, окинула презрительным взглядом его сутулую расплывшуюся фигуру,
пошла на кухню. В такие времена она не только презирала, она ненавидела своего Иосифа.
Ненавидела больше всего на свете, проклинала, только не вслух, а мысленно. Она была
достаточно умной и практичной, к тому же сдержанной и рассудительной, прекрасно понимала,
что никакие протесты, никакой крик и слезы ни в чем не помогут. Поставила чайник на плиту,
почти механически что-то делала, так как привыкла каждое утро в первую очередь приниматься
за кухонные дела, а сама проклинала свою судьбу, нелегкую женскую судьбу…
В молодости принадлежала она к тем девушкам, которые перебирали парней, была красива
и привлекательна. Как это в песне поется: «Она никого не любила, только Грицка, Стецка да
Данилу, Петра, Павла да Степана, вышла замуж за Ивана…»
Да, именно за Ивана она выскочила замуж. Вместе учились в сельхозакадемии. Он — по
лесотехнической линии, а она увлекалась химизацией. Могли бы и не познакомиться, так как
академия есть академия, тут столько студентов, как жителей в маленьком городке, но свела их
судьба благодаря комсомольским делам — оба были комсоргами. Может, потому она обратила на
него внимание, что был он немного старше ее и других ухажеров, имел боевую награду —
подростком партизанил. Кроме того, отличался серьезностью вполне зрелого человека, был
уравновешенным и, как ей казалось, мудрым.
Она окончательно склонилась к нему на последнем курсе.
Заканчивал Иван академию круглым отличником. Ему предложили остаться при кафедре.
Радостно сиял тот день, когда они шли в загс, счастьем светились у Олюшки глаза,
радовалось сердце, ведь и она теперь имела право на Киев златоглавый, она теперь нитка,
которая будет тянуться за иголкой.
Судьба оказалась лукавой. Недолго пробыли они столичными жителями. Кроме боевой
награды
может, и совсем забыл за работой и повседневными хлопотами. Но не забыл про Ивана осколок…
Операция оказалась не из легких, пришлось хирургам отсечь то ли часть, то ли половину
легкого, потому послали его в санаторий, а под конец посоветовали: поезжай-ка, парень,
подальше из города, куда-нибудь на лоно природы, в какую-нибудь лесную пустошь, на озон, на
кислород, нельзя тебе пока сидеть в прокуренном и тесном закутке.
Ольга Павловна в то время жила у матери, баюкала маленькую Инессу, тайком плакала.
Проклинала свою судьбу.
Иван получил назначение, выехал на работу, не сразу устроился так, чтобы можно было и
семью взять, но со временем все же прислал счастливую весточку:
«Приезжай, Олюшка, дом нашелся просторный и теплый».
Дочку она не взяла; оставила у бабушки, брать ее с собой в дальнюю дорогу, везти туда, не
знаешь куда.
Она забилась в уголок многолюдного буфета, не елось ей и не пилось. Погода была
нелетной. Как раз, вероятно, в одну из последних августовских ночей встретилось лето с осенью,
и подрались они на кулачках. Небо затянулось тучами, утро запоздало, пришло к людям
заспанным, угрюмым, моросистым. Рейсовые полеты по всем направлениях откладывались и
откладывались, наступало то время, когда скоростной транспорт бессовестно подводил тех, кому
хотелось передвигаться по принципу: одна нога тут, другая там…
Впервые в жизни она решилась подняться в воздух. Поэтому ее не очень огорчило то, что
полеты откладываются, все равно, думала про себя, и на железнодорожном вокзале пришлось бы
сидеть, какая разница. Даже довольна была, что то неизвестное, перед чем дрожишь,
откладывается. Заказала себе чаю горяченького к домашним, материного изготовления
кренделям.
Вот тогда-то он и явился. Сразу же бросилась ей в глаза его роскошная медно-стального
цвета шевелюра. Лицо нежно-розовое. Глаза жгучие, пронзительные. Одет в добротный костюм.
Белоснежная рубашка, галстук-бабочка. Артист, видимо. Попросил разрешения присесть на
свободное место возле ее стола.
Спешить было некуда, сосед оказался простым, симпатичным, галантным, вскоре втянул ее
в непринужденный разговор, повел его так, будто встретились они, как старые знакомые, только
вчера расставшиеся где-то на другом аэродроме.
— Иосиф Касалум, с вашего разрешения, — уже через какую-нибудь минуту-две