Красная роса (сборник)
Шрифт:
мать, то завтрак готовила, а то, приготовив, все прислушивалась, не проснулась ли дочь,
накормить же ребенка надо. Сновала и думала думу: как оно все в жизни повторяется… Вот так
когда-то и она: чуть школу закончила — и посыпалась на ее голову беда за бедой. Пока дома
жила при матери, что попадалось, то и ели, одевались невзыскательно, потому что все после
войны так одевались, согревала себя надеждой: вот вырасту, встречу человека, выберу такого,
что на руках
что не жилец он, бесперспективная личность, а он похоже что… Никогда не встречала его
больше… Выпустила из рук журавлика добровольно, по неопытности. Касалума зато поймала…
Инесса будто вынырнула из воды. Казалось ей, что совсем и не спала, что только зажмурила
глаза и на минутку задумалась про морского царевича. А чуть раскрыла глаза и вспомнила…
Борька Савченко…
Схватилась и механическим движением бросилась искать свою сумочку, вчера впервые в
жизни красовалась на выпускном вечере, нацепив ее на длинном ремешке через плечо. Нужно
же было куда-то спрятать аттестат и подаренные фотографии..
Раскрыла сумочку. Борька вчера морочил ей голову… Знает она цену мужчинам и всем их
улыбочкам. И хитреньким, и нежненьким, и загадочным. И никакие «адрески» ей не нужны. И
фотокарточки тоже. Вот возьмет сейчас и порвет на мелкие кусочки. Уничтожить, уничтожить…
Взяла в руки фотографию, но рвать сил не хватило, поднесла к глазам, долго
рассматривала. Нет, все-таки красив этот Борька, в самом деле похож на Болконского, а больше
всего на актера Тихонова, фотокарточки которого носили в портфелях девчонки класса. А может,
и не все мужчины подлецы, подумалось ей, и эта мысль вынудила заколебаться; она смягчилась,
сердце ей подсказало, что не следует быть жестокой. Она решила реабилитировать хотя бы
одного-единствениого, а коль уж так, то пусть им будет Борька Савченко.
Тихонько приоткрыла дверь мать. Инесса поспешно бросила фотографию в сумочку,
зашевелилась в постели.
— Завтракать, дочка…
— Буду собираться, мама…
— Почему так сразу? Так неожиданно?
— Я же не знала, что живу нахлебницей…
— Не мучай меня, дочка…
— Ведь я все это время жила на алименты… от человека… чужого человека…
— То не чужой тебе человек… То твой отец. Но срок истек…
— Для настоящего отца сроки не начинаются и не кончаются! Ты же сама говорила, что он
негодяй.
— Я никогда тебе этого не говорила. Я говорила, что мы с твоим отцом не нашли общего
языка, что он не оправдал моих надежд…
— А Иосиф оправдал?
— Оставим это, дочка…
— Разве я маленькая? Я уже взрослый
позабочусь. А все эти… все отцы, все отчимы не стоят доброго слова.
— Не будем об этом, Инок. Ты еще слишком юная.
— Не будем, — согласилась Инесса. — Лучше собери меня в дорогу.
Ольга Павловна зарыдала.
Прошел час-другой, и все самое необходимое было уложено в легкий чемоданчик, тяжелых
вещей Инесса не захотела брать.
Ольга Павловна достала из-за пазухи мягкий кошелек.
— Вот тебе, дочь, для первой необходимости… Чувствовала, что понадобятся, сберегла…
Передала Инессе несколько купюр, а затем еще достала и золотой перстенек со старинными
насечками, на котором сверху в округлом гнездышке сиял, как птичий глаз, драгоценный
камешек. У дочки перехватило дыхание:
— Ого!
— Это подарок твоей бабушки. Маленькой ты была, вряд ли и помнишь, а бабушка твоя
передала мне и велела: «Внучке своей дарю, на счастье ей». От своей бабушки она в наследство
получила, а перед смертью внучке завещала…
Надела на пальчик, полюбовалась, обняла дочь.
— Ой, Инок, как мне хочется, чтобы тебе досталась лучшая доля… Не знаю, где ее тебе
раздобыть, перед кем вымолить…
Инесса будто и не слышала этих слов, кольцом любовалась, думала о своем. А мать
говорила, выливала напоследок в словах то, о чем, может быть, не раз думалось в бессонные
ночи.
— Ой, Инок, Инок. Если бы мы в годы юные были такими мудрыми, как в дни увядания, а в
дни старения такими сильными и решительными, как в юности… Будь осторожна, дочь,
прислушивайся не только к зову сердца, но и к советам разума, будь счастливее, чем твоя мать…
Что могла ответить на это Инесса? Что могла сказать? Ответила молчанием. А когда мать
вышла из комнаты на какую-то минуту, поспешно достала из сумочки фотокарточку Бориса и не
задумываясь разорвала ее на мелкие кусочки. Не осталось памяти о Борисе Савченко — «князе
Болконском»… Что ж, материнская наука не проходит бесследно…
Монотонно работает мотор, шуршат шины по ровному и гладкому асфальту. Убаюкивает
автобус пассажиров. Качается туда-сюда, прыг — вверх, скок — вниз… Только бы и дремать,
позабыв обо всем, только бы отдыхать от дум и тревог, а не тут-то было.
Собиралась Инесса в Москву или даже в Ленинград попасть, а билет в аэропорту словно
механически взяла на Киев. Почему? Да потому, что говорила о Москве и Ленинграде, а думалось
все время о Киеве. Не хотела, чтобы мама знала, куда стремится мыслью, с кем ищет встречи.