Красная роса (сборник)
Шрифт:
тайных складов. Заруби, дескать, себе на носу: нам все известно. И вместе с тем тонко
намекнули: если и не все, то…
Он ничего не ждал для себя утешительного. Смерть. Только она впереди. А придет ли сразу
или после утонченного издевательства — это уж дело второстепенное. И удивился сам себе —
смерть его не пугала.
Ему только сорок, но он прожил их не напрасно. Увидел за четыре десятилетия и пережил
столько, сколько мало кто другой. Встречал смерть не однажды,
у него самых дорогих людей. Отца, мать, Галочку, Галчонка…
Выпало ему за эти сорок лет многое. Очень многое. Счастье бороться, счастье действовать,
счастье строить и перестраивать. Жить с людьми и для людей.
Ночью, когда совсем обессилел, приснилось, будто он, совсем юный, бродит по улицам
Киева в то время, когда из каждой подворотни можно ожидать наскока целой ватаги
беспризорных. На самом деле никогда их не боялся, сам был недалек от них, отнимать у него
было нечего, а голодранцев беспризорные не удостаивали вниманием. А тут получилось так, что
заблудился на знакомых улицах, точнее — не заблудился, а исчезла куда-то знакомая улица, та
самая, по которой всегда возвращался к своему приюту, пропала, и все. Соседняя церковь,
богатейший дворец, сквер и небольшой парк — на месте, а улицы не стало, пустошь какая-то
зияла впереди да еще развалины, камни под ногами валялись, выглядывали из-под земли глыбы
от фундамента какого-то строения. Растерянный, он блуждал среди тех развалин, а тут откуда ни
возьмись — Аглая. Вроде бы и она, вроде и не она. В каких-то лохмотьях, босая, растрепанная,
волосы торчком и седые-седые, только лицо юное и глаза молодые, исполненные похотливого
блеска, скрытого обмана. Хотел Андрей Качуренко убежать прочь, а перед ним возникла целая
толпа урок, немытых, нечесаных, разъяренных, и у каждого в руке камень, с ненавистью, так,
будто бы бог знает какого врага видели перед собой, смотрели на Андрея… А откуда-то, словно
из-под самой земли, долетала тихая песня, которую он слышал в детстве в Киевской лавре, до
боли жгучая, протяжная. Глянул, а вокруг церкви идет процессия с черными хоругвями, с
черными иконами, попы и монахи тоже в черном, не идут, а словно плывут, сгорбленные старухи
метут дорогу черными юбками, опираются на черные палки, чернобородые пророки тянут черный
хвост пыли за собой. А вверху, там, где густо переплелись черные кресты, застыло черное-
черное солнце. Затмение солнца. Полное затмение…
С тяжелым впечатлением от зловещего сна и встал Андрей Качуренко перед комендантом
Цвиблем. Минуту спустя в комнату беззвучно прошмыгнул переводчик Петер Хаптер, бодро
поздоровался:
— Утро доброе
Не обратил никакого внимания на то, что Качуренко не ответил на приветствие. Допрос
начался.
— Качуренко Андрей? — спросил комендант с иронией.
Это у него прозвучало как «Катшеренко Андре». Арестованный подтвердил:
— Качуренко Андрей, да еще и Гаврилович.
Наверное, Цвибль уловил иронию в ответе, взглянул на переводчика, улыбнулся одними
глазами, презрительно скривил губы.
Затем речь пошла о месте и годе рождения.
— В преславном Киеве произвели родители на свет, за что благодарен им до смерти…
Отвечал хотя и хриплым от простуды голосом, но деланно весело, почти насмешливо. Хаптер
обратил на это внимание коменданта, тот взглянул высокомерным взглядом на Качуренко, что-то
сказал, а Хаптер перевел:
— Пану коменданту Киев не понравился — провинция…
— Он, наверное, не знает, что Киев был известен на весь мир еще в то время, когда Берлин
был глухим хутором…
Глаза Хаптера полезли на лоб, он запнулся, взглянул на Цвибля, будто решал: переводить
или нет, — и все-таки перевел.
Внимательно выслушав, комендант закрыл глаза и беззвучно рассмеялся, показав все свои
золотые коронки.
— Кто были ваши родители?
— Владельцы завода…
На лице у Хаптера появилась растерянность, он поспешил перевести шефу слова Качуренко.
— Какого завода? Где? Жив ли отец? — расспрашивал шеф.
— Завод обыкновенный. А отец погиб. В бою за право владеть заводом…
Хаптер наконец понял Качуренко. Долго говорил, видимо, не только переводил, но и
объяснял сказанное Качуренко.
Ортскомендант сурово посмотрел на допрашиваемого, наверное, решал, как повести себя с
ним дальше.
— Женат? — неожиданно поинтересовался переводчик.
Затем долго и придирчиво расспрашивал, где пребывает жена Качуренко, что она делала, и
наконец спросил о таком, что Андрей Гаврилович сразу же догадался: эти двое знают про него
все.
— Жена из богатой семьи? Дворянка?
— Да… продукт революционной ломки…
Цвибль понимающе качал головой, сочувственно и даже ласково блеснули его глаза.
— Поэтому и невысокий пост занимал пан Качуренко. Не пользовался доверием?
Андрею Гавриловичу никогда не приходило в голову, что он занимает в обществе положение
ниже того, которое заслуживает. Тем более никогда не чувствовал Качуренко, что Аглая
преградила ему путь к людям, что из-за нее был лишен доверия со стороны товарищей. Он
никогда ни перед кем не скрывал, кто его жена, вскоре после женитьбы кто-то из близких