Красная роса (сборник)
Шрифт:
не зверь. Если бы это был зверь, то им мог быть только молодой медведь. Поскольку же медведи
под Калиновом не водились, получалось, что это все-таки человек. Да еще и с винтовкой на
плече! Пригибаясь, переваливаясь по-утиному с ноги на ногу, неизвестный бросился через
неширокую поляну, забирая немного вправо. На голове у него то ли была кавказская баранья
шапка, то ли волосы так слиплись, издали разглядеть было нелегко, тем более что на опушке,
где
Белоненко не маскировался, не припадал к земле, наоборот — встал на колени, а затем на
ноги, приготовил оружие к стрельбе, но, когда незнакомец на миг остановился, узнал в нем
секретаря райкома комсомола.
— Да это же Ткачик! — чуть не вскрикнул он.
Кобозев порывисто поднялся.
— Убей меня гром — он! А я гляжу…
Они побежали к нему, закричали:
— Эгей, Ванько! Ткачик!
Ванько Ткачик сначала ничего не понял, как подкошенный упал на землю, неуловимым
движением снял с плеча винтовку, и вдруг ему стало ясно, что он нашел тех, кого искал, и,
счастливый, бросился им навстречу: «Друзья! Братишки!»
Ванько Ткачик не рассказывал о своих злоключениях, о том, что пережил, блуждая в лесу.
Искал партизанскую базу в каждом лесном массиве, а попадал в незнакомые урочища, такие
глухие и дикие, где, видимо, не ступала человеческая нога. А тут еще жажда. Есть не хотелось,
он, казалось, мог и год жить без еды, но безводье доводило до сумасшествия. Внутри жгло, во
рту сохло, думал, пройдет час-другой, и, если не найдет ямки или лесного озерка и не погасит
этот пожар, не увлажнит язык и глотку, жажда задушит его.
Он мотался всю ночь по лесам и перелескам, в скупом свете звезд замечал блеск росы,
воспаленные глаза принимали сизую щетину лесных хвощей за полноводные реки и озера, он, не
раздумывая, бросался к ним, бежал, спотыкался о пни и ветки, падал, шарил руками, вынюхивал
влагу и ничего не находил.
Последние силы оставляли высохшее, немощное тело, разум затмевался, наверное, так бы и
сгорел от жажды, потерял бы рассудок, если бы не набрел на лесное болотце. Оно ничем себя не
выдавало, чернело впереди пятном, он направился было в другую сторону, считая почему-то эту
местность опасной, и вдруг услышал какой-то шум, чавканье копыт в болотце, догадался: дикая
коза или вепрь вылезал из болотянки. Правда, это мог быть и человек, даже враг, но уже ни на
что не обращал внимания Ткачик, все равно, от чего гибнуть — от смертельной жажды или от
вражеской пули.
Он не выбирал место, припал пересохшими, покрытыми
мелкой ямке, а может быть, следу от лосиного копыта, наполненному ржавой, болотистой водой,
жадно глотал, захлебываясь, пил и не мог напиться, а когда влага кончилась, переполз на другое
место, разгреб ряску и что-то липкое, похожее на нитчатку, пил, уже не торопясь, и отдыхал
заодно. Здесь его и застало утро.
С сожалением оставлял он гнилое болотце в лощине, среди густых кустов ивняка и
ольхового редколесья, готов был хоть в карман набрать зеленовато-желтой воды, но понадеялся,
что днем разыскать болотянку будет легче. Оказалось, что калиновские леса небогаты влагой, до
самой встречи с товарищами блуждал в чащобах, но вторично воду так и не нашел.
— Вода есть? — не поздоровавшись, захрипел пересохшей глоткой Ткачик.
Предусмотрительный начальник милиции всегда имел при себе все необходимое. И на этот
раз у него на боку болталась фляга, наполненная водой из колодца Гаврила.
Ткачик шумно глотал пропахшую жестью жидкость, вода лилась из уголков губ, падала
мелкими брызгами на одежду; болезненно постанывая и мыча, он высосал все без остатка и
только тогда, смачно вытерев рукавом влажный рот, взглянул на Кобозева, на Белоненко,
взглянул на лесника Гаврила, который было замешкался в бору, а теперь приближался с
оттопыренной полой сермяги, полной бронзовоголовых боровиков. Ванько счастливо улыбался —
словно все тревоги, все невзгоды, все беды остались позади.
Во временном лагере, возле наспех сооруженной под молодым густолистым дубом будки,
обложенной уже увядшими и пожелтевшими ветками осины и орешника, их встретили радостно,
торжественно. Здоровались, засыпали вопросами, на которые почему-то не ждали быстрого
ответа, а Кармен, увидев ободранного, измученного Ткачика, сразу же бросилась к бидону с
водой, наполнила кувшин, на ходу сказала какое-то слово Зиночке Белокор и приступила к
Ваньку:
— Умойся, Иванко, на тебе лица нет…
Ткачик с благодарностью взглянул на Кармен и совсем не удивился, как это она оказалась
здесь, видимо, считал, что иначе и быть не могло, покорно подставил под прохладную струю,
выплеснувшуюся из кувшина, грязные, все в ссадинах и волдырях руки, но, прежде чем смыть
грязь, не вытерпел, набрав в горсть воды, поднес се к жаждущим губам.
— Что с мамой? — обратился он к Кармен.
Спросил так, как должен был спрашивать о живой, так как во время тревожного и трудного