Красноармеец Горшечников
Шрифт:
Гарька повздыхал над развороченной спиной Чернецкого. Помочь не мог - не то, что лекарств, и воды тут не было. Серафим не стонал, только глаза наливались кровью от боли. Как стемнело, впал в забытьё и понёс околёсицу.
Ночью к окошку пришла баба - та, что звала убитого Мыколку, зашептала:
– Хлопчики! Пойду я с этого клятого села. Ничего у меня нет, один был сын, и того погубили. Не передать ли кому весточки от вас?
– Мамаша, - Гарька осторожно глянул на дверь.
– Хутор Кадухин
– Как не знать?
– Ступай туда, к комиссару Северу. Передай, что Гарька Горшечников и Серафим Чернецкий тут погибают. Ещё скажи: отряд Безносого со всеми тачанками и полевым трехдюймовым орудием собирается на Некрасовскую. Запомнишь?
– Три дюмы, - повторила баба.
– Ой, лышенько…
На улице послышались пьяные голоса. Баба, как серый дым, растворилась в сумерках.
– Не дойдёт, - сказал Чернецкий.
– Бабы - они ловкие, - вздохнул Гарька.
С утра Гойлов принёс им воды, в обед - котелок жидкой похлёбки на двоих.
– А ложка?
– крикнул Гарька запоздало.
– Жри так, - откликнулся Гойлов.
Варево пили прямо из котелка.
На допрос их не вызывали.
К вечеру привели ещё одного постояльца - молодого тонкошеего красноармейца, посланного Шабленко в разведку.
– Что за люди!
– сказал он, усаживаясь на солому.
– Звери, а не люди. Станичных порют на площади; двоих суток в станице не пробыли, а уж все столбы увешаны… Видно, и нам не жить.
– Ну, пошла слеза, закапала, - проворчал Чернецкий.
– Ещё не драли, а он уже за жопу держится.
– Страшно, - признался красноармеец.
– Не страшно у мамаши на печи.
– По нонешним временам и там не спасёшься, - солдат опустил голову на солому.
– Ох, знобит меня…
В окошко вползали струйки синего махорочного дыма - Гойлов смолил «козью ногу».
– Зачем ты к Безносому воевать пошёл?
– спросил Гарька от нечего делать.
– А я у Люциан-Афанасича в германскую ординарцем был, - откликнулся так же скучавший Гойлов.
– Стал быть, куда он, туда и я.
– Из богатеев, верно?
– Я-то?
– Гойлов покрутил головой.
– Не, не из богатых я.
– Злоклятов хороший командир?
– Ну, чего там… хороший.
– Не дерётся?
Гойлов почесал под папахой.
– На руку Люциан-Афанасич бойки, есть такое дело.
– Как же ты казак - а бить себя позволяешь?
– спросил Серафим.
Гойлов моргнул. Мысль, как вол, пропахивала новую борозду в тяжёлой его башке.
– Разве можно не бить?
– сказал он неуверенно.
– С нашим братом иначе никак. Меня и батька бил. По-отцовски-то.
– По-отцовски-то земли бы тебе отрезали.
– Земли!
– казак оживился.
– Земли я сам себе отрежу, сколь надо. У помещика ближнего
– Кто ж тебе позволит?
– И спрашивать не стану. Выйду весной, запашу и засею, а кто на мою землю ступит - ногу отъем!
– Люциан-Афанасич первый тебя на конюшню сволочёт да плетьми попотчует… за помещичью земельку.
– Тьху на вас, агитаторов! Шпиёны германские. Выучились у своего Ленина смуту разводить.
Гойлов плюнул и отошёл от окна. Настала вторая ночь в заточенье. Серафим стал вовсе плох, вечернюю порцию воды Гарька выпил наполовину, вторую вылил Серафиму на спину, смыл кровь, боясь обнаружить гниение. Голое мясо страшно багровело, однако зелени и гнили видно не было.
Кое-как заснули. Красноармеец и Чернецкий во сне вздрагивали и чесались. Скоро зачесался и Гарька - стая вшей, копошившаяся в соломе, напала на него, как февральские волки на барана.
Утром красноармейца увели.
– Прощайте, товарищи, - сказал он напоследок.
– До свиданья, - откликнулся Гарька, хоть и знал, что живыми уже не свидятся.
К ночи снова показался Гойлов.
– Где ужин?
– спросил Чернецкий.
– Ужин им подавай! Тоже мне, баре, разлеглись тут.
– Хочу, и лежу, - сказал Гарька хмуро.
– Лежишь на соломе, висеть будешь на столбе. С утреца вас и вздёрнут. Надоели вы их благородиям.
– А они-то как нам надоели!
– проворчал Чернецкий.
– Я уже в петлю рад, лишь бы их рожи поганые не видеть.
– Ну-ка ты там, полегче!
– Не нукай, не запряг, - буркнул Гарька.
– Что ты нам сделаешь - второй раз повесишь? Куда товарища нашего дел?
– Известно куда - в штаб генерала Духонина, - казак ткнул пальцем в потолок.
– Душегубы вы.
– Мы за правду сражаемся, за Отечество, за честь русскую!
– Какая там честь… Вы даже не солдаты - бандиты вы.
– Люциан-Афанасич говорит: союз с разным сбродом - временная мера, - повторил Гойлов заученное.
– А ты поверил. Надень на пугалу офицерские погоны, ты и перед ним навытяжку встанешь, - сказал Гарька.
– Тёмный ты, как бутылка.
– Я тебя, трескуна, застрелю сейчас!
– не выдержал казак.
– Стреляй давай, - сказал Гарька.
– Раз мозгов нет, что тебе ещё остаётся?
Казак насупился.
– Письмо от батьки получил, - сказал он.
– Пишет, пришли удальцы - свели скотину, забрали коней.
– Такие, как ты, и свели, - безжалостно ответил Горшечников.
– Вас не унять, до костей землю обглодаете, саранча безголовая.
– Домой мне надо, - не слушал Гойлов.
– Пропадёт хозяйство.
– Кто тебя держит? Это мы под замком, а ты птица вольная.