Красноармеец Горшечников

Снарк

В станицах молились бабы. Мальчишки ходили на поля, вынимали из рук гнилых мертвецов винтовки, собирали патроны.

Отряд Севера миновал одно за другим разорённые, сгоревшие селения. Подошли к маленькому, и в мирное время захудалому хутору: ворота лежат на земле, вытоптан огород, раззявили рты опустевшие хлева и конюшня, во дворах догнивают телячьи шкуры.

Из крайнего дома вышла баба. Размазывая слезы по загорелым щекам, рассказала: люди Безносого походя ощипали хуторян, как курёнка, до последнего пера - увели коней, сожрали

скотину, выгребли зерно.

– Не плачь, мамо, поднимемся, - басом сказал глава семейства, парнишка лет двенадцати.
– Живы все, и хаты не пожгли.

– И то верно, - успокоилась баба.

– Может, помочь чем?
– спросил сердобольный Лютиков.

Остальные молчали - нагляделись за годы на плачущих баб и осиротевших мальчишек.

– Ой, да чем же… Вот разве мертвяков закопать. Нам с мальцами тяжело, земля ссохлась.

– Каких мертвяков?
– насторожился комиссар.

– Да на задворках, - объяснила казачка.
– Отряд какой-то шёл, безносое войско его и расщепало.

– Красные?

– Сами по себе люди, - вмешался мальчишка.
– Командир Чернецкий. Мы про такого батька ещё не слыхали.

Гарьку будто нагайкой по маковке ударили - так и обмяк в седле.

Пошли на задворки смотреть.

Крамарев заревел раненым буйволом, зашёлся матюгами - порубанные в лоскуты, лежали ушедшие с Серафимом «братишки», с ними другие, незнакомые люди.

– А сам командир где?
– комиссар нагнулся над смрадной кучей, отмахиваясь от синих жирных мух.

– Безносый его с собой увёл. Привязали верёвкой к тачанке и потащили. Дядько комиссар, можно я с вами пойду?

– А мать что же, бросишь?

– Та я её к тётке отправлю.

– Мал ты ещё, - сказал Север.
– Зачем тебе воевать?

– Мануфактуры наберу, сапоги новые, мамке шубу, - казачок расчётливо прищурился.
– Дядько Семён из Гуляй поля вернулся - воз всякого добра привёз, пианину большую и граммофон.

– Бойцы Красной армии грабежами не занимаются, - Север взглянул в гарькину сторону.

Тот побрёл прочь. Не слова комиссара его обидели - душа рвалась к Серафиму, наверное, насмерть уже замученному бандитами.

С того дня Гарька стал жаден до вражеской крови. Рисковал он так, что даже Снейп сказал однажды: «Горшечников, ты того, полегче… Рано тебе ещё в могилу» и перестал отпускать в разведку.

Каждый раз, услышав от комиссара: «Горшечников - в резерве», Гарька шипел от злости.

– Не могу!
– кричал он комиссару.
– Сквитаться хочу! Уйду к Будённому!

– Да погоди ты, шалый, - увещевали его Хмуров с Лютиковым.
– Встретимся с бандой, тогда и поквитаемся.

Улизина никто за полу не держал, и в разведку он ходил по-прежнему. Возвратившись, прятал от приятеля глаза, поругивал комиссара.

– Жаль Чернецкого!
– говорили красноармейцы.
– Сногсшибательный к неприятелю был боец!

Не выдержав такой жизни, Гарька пошёл к Лютикову -

проситься из отряда.

Помполит с комиссаром пили чай. Горшечников собрался уже повернуть назад, как Север заметил его и подозвал к себе.

– Волчка твоего надо перековать, - договорил он Лютикову.
– Глаза у него грустные. А ты, Горшечников, чего слоняешься, как недоеная корова? Ступай, шашку точи. Утром идём на Безносого, он стоит в Тенгинской - люди Шабленко сообщили.

– Есть, товарищ комиссар!
– вскинулся Гарька.
– Так точно, товарищ комиссар!

– Лев Руфинович обещал подмогу, - сказал комиссар, снова помполиту.
– Войдём с двух концов станицы, возьмём Безносого в «коробочку».

– Что разведчики?

– Говорят, подкрепления Безносому ждать неоткуда, - Север помолчал.
– Меня беспокоит роща на выходе из станицы. С дороги она не просматривается, в ней хоть танк можно спрятать.

– Танков у Безносого нет, - усмехнулся Лютиков.

– Хитрая он бестия, - покачал головой Снейп.
– Как бы не угодить в западню.

Гарька ушёл, в душе посмеиваясь над комиссаровой подозрительностью.

«Это старческое», - подумал он снисходительно - Северу уже перевалило за тридцать, уже и виски поседели.

Однако утром оказалось, что комиссар был прав. Безносый без сопротивления впустил отряд в станицу, а затем, заманив его поглубже, открыл шквальный огонь.

– Хмуров, собирай людей - отступаем, - проговорил комиссар, осаживая коня. Гулко и тяжело ударил взрыв. Посыпались камни, с ближайшей хаты обвалилась побелка. Эхом донеслись орудийные залпы с другого конца станицы.
– Где же Шабленко?

– Не знаю, - ответил Лютиков.

– Зато я знаю - вовремя не успеет,- сказал комиссар.
– Станицу нам сегодня не взять.

– Нельзя отступать!
– закричал Гарька.

– Отчего нельзя? Как отступим, так и вернёмся. Позиция у нас невыгодная.

– Так оно, - согласился Хмуров.
– Пока больших потерь нет…

Договорить он не успел: рядом разорвался снаряд, вслед за ним - второй, угодив прямо в ящик с гранатами. Гарька, открыв рот, смотрел, как взлетает в небо телега, выломившись из оглобель.

– Не стой, мать твою разэдак!
– кричал кому-то комиссар.
– Уйди, ворона, - зашибёт!

С неба посыпались обломки, труха и всякий древесный хлам.

«А ведь это мне Север кричал», - догадался Гарька, но прежде, чем успел отбежать к визжащим позади коням, вертящаяся оглобля встретилась с его головой. Бой для Гарьки закончился.

Тишина, темнота, пыль.

Горшечников чихнул и вылез из-под телеги. Верно, из-за телеги этой, из-за обломков, засыпавших Гарьку с головой, бойцы не нашли товарища: на улице не осталось ни одной живой души. Он вытер окровавленный лоб и побрёл по улице, мимо дохлых лошадей и человеческих трупов. Раненых среди них не было; стало быть, отряд отступил в порядке.