Красноармеец Горшечников

Снарк

Оставаться на улице было нельзя. Из оружия у Горшечникова был только пустой наган. Тяжело перевалившись через плетень, Гарька очутился в садочке, разбитом у крепкого каменного дома. Под окнами торчали мальвы, на подоконнике цвела розовая герань. Гарька сел под боярышник и обхватил руками ноющую голову.

* * *

– Ой, ктой-то здесь?
– длинная, как оглобля, девка прижала корзинку с грушами к пёстрому переднику.

– Сейчас уйду, - сказал Гарька.
– Не ори только.

Девка шмыгнула мимо него и

вбежала в дом.

– Ох, и глупа ты, Параска, - с крыльца спустилась хозяйка - толстая, в городском платье с воланами.
– Какой же бандит, погляди - молоденький совсем.

Гарька поднялся на нетвёрдые ноги.

– Простите, - пробормотал он.
– Я сейчас…

Хозяйка мазнула глазами по ободранному Гарьке. Лицо у неё было тяжёлое, с круглыми жабьими щеками.

– Красноармеец, что ли?

Гарька осторожно кивнул.

– Ваши ушли, не догнать, - сообщила хозяйка.
– Как величать-то тебя?

– Гарька… Горшечников.

– А наше прозванье - Жабины. Доротея Апполинарьевна, - хозяйка жеманно улыбнулась и подала ладонь «лопаточкой».

Гарька подержался за пухлые влажные пальцы, поскорее выпустил и украдкой вытер руку о штаны.

– Заходи, солдатик, отдохни. Перекусим, чем Бог послал.

По двору расхаживали цесарки и важная свинья - надеть бы на неё платье, вышла бы хозяйкина сестрица. Тихо было, будто и не кровавила война землю вокруг.

Длинная Параска сразу спровадила Гарьку к рукомойнику - умыться, а потом повела в хату.

Горница - в розовых обоях, на стенках поразвешаны расписные тарелки, в углу - большой граммофон и пыльный фикус в кадке. На видном месте красовалась кровать - высокая, с вышитым подзором и подушками, уложенными крахмальной горою. У печки развалился огромный жирный кот.

– Хорошо тебе, купчина!
– Гарька пощекотал мохнатое пузо.

Котяро раскрыл один глаз, уколол гостя булавочным зрачком.

Жабина любовно огладила пикейное покрывало, глянула ещё раз на Гарьку, будто товар на ярмарке осматривала, велела девке:

– Параска, затопи-ка баньку.

– Чичас, Доротея Апполинарьевна.

– Садись, солдатик, покушай лепёшечек со сметанкой. Вот варенье сливовое - сама варила.

От жирных лепёшек с вареньем жующий рот Жабиной залоснился. Гарька уткнулся взглядом в чашку.

– Вкусно тебе, солдатик?

Горшечникову стало так противно, что хоть беги.

– Очень, - выдавил он сквозь лепёшку и, сам не зная почему, принялся вдруг врать про оставленную дома невесту. Потом сказал робко: - Вы на мою тётю очень похожи.

– Неужто я так стара?
– прищурила хозяйка сладкие глазки.

«Господи, которого нет, - спаси и сохрани!» - подумал Гарька.

– Отчего ж? Очень даже молоды.

Жабина улыбнулась и расстегнула пуговку, показав верх дряблых грудей.

– Жарко стало!
– сказала она.
– Как посидишь рядом

с мужчиной, так кровь и играет!

– Баня готова, - всунулась Параска.

Горшечников вскочил, не дожевав лепёшки.

– Ну, ступай, - неохотно проговорила Жабина.

Пока Гарька мылся, хозяйка возилась в предбаннике и жирно вздыхала. Гарьке всё казалось, что она вот-вот войдёт. Он вздрагивал, хватался то за веник, то за полотенце - прикрываться. Намывшись, высунул голову в приотворённую дверь. Хозяйка возвратилась в дом. Гарька впрыгнул в штаны и выдохнул от облегчения - с таким приглядом и баня не в радость.

– Какая у вас хата нарядная!
– сказал он, возвратившись.

Параска расстилала постель.

– Я красоту люблю, - Жабина гладила кота. Тот месил лапами тестяные хозяйкины колени и, недобро косясь на Гарьку, урчал: «М-маё! М-маё!» - Помылся, почаёвничал - теперь можно и в постельку.

– Так светло ещё, - Гарька сделал шаг к дверям.
– Спасибо за хлеб-соль, однако надо мне к своим пробиваться.

– Дождись темноты, солдатик. До ночи поспишь, отдохнёшь… Пожалуй, и я прилягу - в сон клонит.

– Я тут, на лавке, - вражеских пулемётов Горшечников не боялся, а перед Жабиной аж поджилки затряслись.

– Кровать широкая, обоим места хватит…

– Ой-ой!
– вскрикнула Параска.

«ОЙ-ой», - согласился Гарька.

– Чего верещишь, скаженная?

– Тамо люди идут…

– Эка невидаль - люди… - Жабина глянула за окошко.

В улицу втягивались конники, по-хозяйски присматриваясь к хатам.

– Нечистики!
– шепотом заругалась Параска.
– Ой, неужто на постой к нам встанут? Пьянки, пляски, девок понатащут, потом стрелять начнут… спаси Исус!

– Открывай подполье!
– велела Жабина.

– Погодите, Доротея Апполинарьевна, - Гарька попятился от наступавших на него женщин, попытался прорваться к окошку.
– Может, это наши вернулись?

– Какие ж ваши? Безносые это. Сиди, милок, целее будешь!
– Жабина прихлопнула крышку подпола.

Горшечников сел на приступку. В подполе было холодно, пахло лежалым бураком.

– Ничего. Ночью уйду.

Снова стукнули двери, заходили половицы над головой. Голоса загомонили и смолкли. Неожиданно крышка откинулась. Сладкий голос Жабиной позвал:

– Вылезай, солдатик.

Гарька высунулся из подпола, подслеповато щурясь от закатного солнца, бившего в окна, повернулся и уперся взглядом в чёрные начищенные сапоги. Горшечников поднял глаза. Над ним, поигрывая «смит-и-вессоном», стоял Злоклятов, кривясь в злорадной усмешке.

– Со свиданьицем, молодой человек. Ап!
– жёсткая рука схватила Гарьку за шкирку и

потащила наверх. Не успел он охнуть, как ему заломили и связали за спиной руки.

Котяро хрипло замяукал - смеялся, сволочь толстопузая.