Красноармеец Горшечников

Снарк

Тут Угрюмцев взялся складно и интересно рассказывать о Робеспьере и о том, как загубили буржуи Французскую революцию.

Гарьке Угрюмцев понравился: в этом уже немолодом невысоком человеке с круглой лохматой головой чувствовалась большая уверенность в своих силах.

– Я о товарище Угрюмцеве наслышан, - сказал Новил Долгодумов, перехватив взгляд Горшечникова.
– Он питерский, из рабочих-путиловцев, старый большевик. До революции организовывал рабочие школы. И Шмелёва он хорошо знает. Я бы у него поучился. Чувствую, много во мне необразованности.

Это нехорошо для бойца революции.

– На вулкане сидим!
– завершил свою речь о врагах революции Угрюмцев.

– Это они на вулкане, - поправил появившийся из темноты Лютиков.
– Вулкан - это мы. Прошу ужинать, стол накрыт.

Веселье, не подогреваемое запрещённым самогоном, стало угасать, и скоро все разошлись. Гарька задержался у костра, однако вскоре ночной холод заставил уйти и его.

Красноармейцы храпели на раскиданных по полу овчинах. Гарька тоже сомкнул веки. Перед глазами прыгали огненные блохи. Потом вдруг закричала женщина так пронзительно и страшно, что, казалось все внутренности застыли, а следом на замершего от ужаса Гарьку надвинулась огромная тень. Проснулся Гарька в липком поту, он лежал некоторое время, вглядываясь в темноту, потянул шинель и, стараясь не разбудить товарищей, выбрался из хаты на волю.

Было тихо и свежо, пахло дымком. Гарька взглянул на ясное небо, вытащил махорку, прикурил. И вдруг услышал за спиной щелчок. Горшечников замер.

– Три часа… Что не спишь, полуночник? Девку ищешь?
– только комиссар умел ходить тихо, как смерть; за плечом будет стоять - не заметишь.

Гарька повернулся к нему. Снейп сощурил ядовитые глаза и закрыл крышку своего золотого Буре.

– Меня больше революция интересует, чем женский пол, - возразил Гарька с достоинством и едва удержался, чтобы не прибавить: «Не то, что некоторых».

– Теоретизируешь, стало быть? И каковы результаты?

– А вы не смейтесь, товарищ комиссар. Напрасно вы так ко мне относитесь.

– Как?

– Как к дитю малому! Я такой же боец, как вы. Вот товарищ Угрюмцев верно сказал: мы боремся за счастье человека, а про человека забываем.

– Это Угрюмцев о людях печётся?
– комиссар хмыкнул.
– Я уже заметил, какой он альтруист.

Гарька неуверенно посмотрел на Севера, соображая, похвалил он Угрюмцева или наоборот.

Оба замолчали. Сквозь ветви слабо белела луна.

– Суматоха у тебя в голове, Горшечников. О деле думай.

– Я думаю, - сказал Гарька.
– Только ведь и о людях надо думать, товарищ комиссар.

– Попусту никого на смерть не гоню. А так чего о них думать? Своя голова на плечах есть.

– Сегодня есть, завтра нет.

– Каждого грудью не закроешь. Спи иди, доброхот, или вон к Лютикову загляни, он такой же - точно два попа собрались, - Север хлопнул Гарьку по плечу и ровным широким шагом ушёл со двора.

– Ещё чего!
– запоздало возмутился Гарька.
– Религия - опиум для народа!

«Куда это он?» - подумал он вдруг. Некстати вспомнилось о сигнальных ракетах. Гарька почесал в затылке и

тихонько пошёл за комиссаром. Близко Гарька подходить не хотел, опасаясь, что комиссар его заметит.

Прошёл патруль.

Гарька нырнул за чью-то калитку, не желая, чтоб его заметили и задержали. Пока стоял, комиссар ушёл далеко вперёд. Горшечников заволновался, рванулся за ним, уже не скрываясь. Пола чёрной, темнее ночи, бурки мелькнула и скрылась в дверях разваленного снарядами дома. Гарька чуть выждал и бросился за ним.

Дверь заскрипела так, что аж зубы заныли. Горшечников вынул наган, заглянул в дом. Внутри - пусто, даже перегородок не осталось, только груды мусора, сваленные у пробитых стен. Снейп как сквозь пол провалился. В воздухе пахло серой.

– Тьфу ты, дьявол!

Гарька чуть не перекрестился, но вовремя вспомнил об опиуме для народа, а потом взгляд его наткнулся на обгоревшую спичку.

Гарька выбрался из развалин. Под ногами хрустели обломки самана и дроблёный камень. К подошве сапога прилип бумажный листок. Гарька снял его, сунул в карман - пригодится. Газет на самокрутки не хватало. Ромка раз потянулся к гарькиному сокровищу - «Собаке Баскервилей» Артура Конан Дойля, но живо получил по рукам. Книжку эту, растрёпанную и разбухшую от частого перелистывания, Гарька берёг пуще глаза.

Делать было нечего. Ругая себя за глупую подозрительность, Горшечников вернулся к своим.

В хате стоял густой дух сапог, махорки и немытых тел. Гарька пофыркал, принюхиваясь, развесил портянки на печке, рядом положил сушиться бумагу. Только заснул - объявили побудку.

* * *

Бессонная ночь давала о себе знать. Гарька потряс головой, чтобы разогнать стоявший перед глазами туман. Ромка тем временем хлопотал о завтраке: согнал курицу, квохтавшую в корзинке, присел на корточки и вынул из соломенной подстилки яйцо.

– Улизин!

Ромка с испугу обернулся вокруг себя, как волчок. Скорлупа треснула, желток потёк на штаны.

– Что ты за существо такое?
– бросил комиссар на ходу.
– Сколько можно крестьян щипать? И так с голоду не сдохнешь, вон - щёки наел.

– Он думает, если человека постоянно по башке долбать, человек лучше воевать будет?
– рявкнул Ромка в сердцах.

– Воевать - не знаю, а яйца из-под кур таскать вдруг да перестанет, - Жорка ухмыльнулся от уха до уха, пальцем ткнул в ромкины галифе, уляпанные желтком: - Это от куриных или твои от страха лопнули?

– Не брат ты мне боле, шершень ядовитый, - Ромка плюнул на штаны и принялся оттирать пятно.
– Раскричался… Его, что ли, несушка?

– Курить хочешь?
– предложил Гарька.

– Бумаги нет.

– У меня есть, - Гарька вытащил из кармана вчерашний листок.
– Что за чёрт?! Вчера он был чистый.

На просохшей покоробленной бумаге проступали нечеткие буквы.

– Ничего себе, - удивился Ромка, глядя на буквы, становившиеся всё чётче и темнее.

– Это написано особыми чернилами, - догадался Гарька.
– Они проявляются на свету.