Крепость в Лихолесье
Шрифт:
— Какая война?
— Да откуда же мне знать? Леший их там разберет со всеми их дурацкими войнами… Мое дело — молотом по наковальне стучать, сталь да железо чекушей тетешкать…
— Сталь-то хорошая? — полюбопытствовал Саруман.
— Ха! Скажешь тоже. Хорошая сталь на дороге не валяется. — На закоптелом лице Эотара блеснула усмешка. — Хорошая сталь только туда, — он показал пальцем в сторону Главной Башни, — да по особому заказу идет. А для гоблинов и «козявок» у нас в основном дешевка с Рудного кряжа: из такого железа кастрюлю-то стыдно сделать, не то что добрый доспех.
Саруман о чем-то коротко поразмыслил.
— Лекарский
Эотар прищурился.
— Прикинуть надобно. Хорошая сталь дорого стоит.
— А бескорыстная мужская дружба — еще дороже, — непринужденно заметил волшебник. — Положись на моё слово, Эотар — придет время, сочтемся.
Гэдж, который щипал корпию, сидя на лежанке за занавесью, некстати вспомнил о своем кинжале, о прохладном голубоватом клинке, украшенном цветами и лозами — кинжал остался где-то там, в ушедших днях, в проклятом подвале, затерянный в холоде и глухом подземельном мраке. Но Саруман сказал, что не нашел его, когда ходил разыскивать Гэндальфа… или просто плохо искал? Или кинжал еще раньше подобрал Каграт? Или — что? Это была одна из тех загадок, обнаружить ответ на которую орку, по-видимому, было не суждено.
Гэдж вздохнул.
— Эти… ошейники, — сказал он, когда болтливый Эотар, получив снадобье, наконец убрался восвояси. — Что там за заклятие такое особенное, что оно оказалось тебе не по зубам? Оно что, и в самом деле с «подвывертом»?
Саруман, который стоял у стола, разминая в ступке корни горечавки, поутру принесенные в корзине каким-то «козявкой», отозвался неохотно:
— Да, Гэдж.
— И что это значит?
— Ну, как тебе объяснить… — Волшебник отложил пестик в сторону. Оторвал от листа бумаги узкую полоску, повертел её в руке, показал орку, держа за кончик. — Видишь? Что это?
— Ничего. Полоска бумаги.
— Она проста, понятна и незатейлива, правда? Но если повернуть один её конец на сто восемьдесят градусов и скрепить с другим, то получится весьма странная вещь — лента, у которой только одна сторона [6] . Она выглядит так, как будто стороны — две, но на самом деле, если провести вдоль поверхности ленты чернильную линию, она окажется непрерывной и в итоге вольется сама в себя. Вот и с заклятием, скрепляющим ошейник, примерно то же самое, оно кажется незатейливым и простым, но… вывернуто на сто восемьдесят градусов, и оттого таит в себе много неожиданностей и причудливых казусов.
6
Саруман имеет в виду ленту Мёбиуса.
Гэдж рассеянно мял в руке мягкие волокна корпии.
— Значит, этот ошейник действительно никак нельзя снять?
— Отчего же, можно. Только не будучи при этом внутри него.
— Странно… А почему тогда такую штуку не надели на Гэндальфа?
— Потому что его не собирались держать здесь в качестве пленника. Это во-первых.
— А во-вторых?
— Во-вторых, я готов поспорить, что о «побочном свойстве» ошейников — запирать магию — в Замке попросту не знают. По крайней мере, я им об этом не говорил… и не собираюсь. А дурень Гэндальф во всех своих бедах виноват сам.
— И неужели тебе
— Кого, Гэндальфа? Нет. Не жаль.
— Ты просто бесчувственный пень! — сказал Гэдж сердито.
Саруман с усмешкой пошевелил бровями.
— Я — лекарь, дружище Гэдж. А это занятие волей-неволей подразумевает некоторое «окостенение души», тут уж ничего не попишешь. Если ты будешь пропускать через себя боль и страдания каждого из тех, кто будет алкать от тебя спасения и помощи, от тебя самого вскоре ничего не останется.
— А мне казалось… — пробормотал Гэдж.
— Что?
— Что «окостенение души» — это такой, ну… особый врачевательский недуг. Издержки ремесла.
Саруман, вновь взявший в руки ступу и пестик, зачем-то внимательно рассмотрел торец деревянной толкушки, к которому прилип полураздавленный корешок, и стряхнул его пальцем. Перевел взгляд на Гэджа.
— Слушай, дружище, вот тебе задачка, которую иногда задают новичкам лекари полевых госпиталей. Допустим, с поля брани тебе одновременно привозят троих: первый — с проникающим ранением в живот, ткнули его, к примеру, копьем под ребро. Второй — с тяжелой раной бедра: ну, скажем, открытый перелом, кровопотеря, шок, все такое, третий — с касательным ранением плеча, основательным, но без непосредственной опасности для жизни. Кем ты займешься в первую очередь?
— Конечно, тем, что ранен в живот!
— Пока ты будешь с ним возиться — а ведь он все равно с большей долей вероятности уже не жилец — у двух других, с ранами в бедре и в плече, начнутся осложнения, и они в лучшем случае потеряют один — ногу, а другой — руку. А в худшем — отправятся на Пути Мертвых следом за первым… Посему начинать нужно с тяжелого, но из тех, кого точно можно вытащить — сиречь с раненного в бедро.
Гэдж стиснул зубы.
— Но тогда раненый в живот, оставленный без помощи, умрет наверняка!
— Это уж на усмотрение Творца. Один лишь Эру властен над людскими судьбами, Гэдж. Или ты считаешь себя вправе вмешиваться в Предопределение Творца и грязными руками искажать Его чистый Замысел?
— Законы милосердия писаны людьми, а не Творцом, — медленно сказал Гэдж. — Разве не так?
В глазах Сарумана поблескивали странные озорные искорки.
— Так, Гэдж. Я рад, что ты это понимаешь. И все же в некоторых случаях приходится руководствоваться не милосердием, а здравым смыслом.
— Это жестоко.
— Зато практично и разумно. Лучше потерять одного, чем двоих или троих. Такая вот, друг мой, унылая арифметика, в которой минус на минус не всегда даёт плюс… и с этим, увы, приходится считаться куда чаще, чем нам этого хотелось бы.
39. Раненый
— Тот субъект с шелушащимися пятнами на шее… откуда, ты сказал, он явился? Из Ржавого Оврага? Не удивлюсь, если через пару дней оттуда нагрянет дюжина-другая «крысюков» с похожим лишаем — трудно за что-то ручаться в месте, где принято всей артелью пить из одной кружки. Придётся запастись серной мазью… Кстати, Гэдж, утром надо забрать чистые бинты из прачечной… Эта сволочь интендант еще три дня назад обещал прислать мне мыла и карболовой кислоты, и с тех пор не дается в руки, юлит, как ящерица, и сразу отбрасывает хвост, стоит покрепче его прижать… ну да ладно, пес с ним, грудная жаба рано или поздно его ко мне приведёт…