Крепость в Лихолесье
Шрифт:
Бесшумно отворилась дверь.
Вошёл — лёгок на помине! — Саруман в сопровождении невысокого орка, седого и сгорбленного, помаргивающего подслеповатыми глазами; лицо старого снаги было измятым и морщинистым, словно обезьянья мордочка, он прихрамывал, трясся все телом и часто шамкал беззубым ртом. Не обращая на него внимания, Белый маг широким шагом пересёк комнату, остановился возле постели раненого, внимательно посмотрел на Радбуга сверху вниз.
— Все в порядке? Я нашел тебе сиделку, — он кивнул в сторону своего спутника, который тем временем сунулся в камин подкинуть дровишек и, дрожа, так низко склонился над огнем, что клочья седых
— Ну, лады, — пробормотал Радбуг. — Пусть побудет.
Саруман кивнул.
— Я или мой ученик утром заглянем, чтобы сменить повязки. Идем, Гэдж.
Пурых сидел, чуть ли не с головой нырнув в камин, протянув к огню скрюченные подагрой руки, а от его кислых сырых отрепьев валил серый пар, такой едкий и густой, что казалось, будто бедолага загорелся… И у Гэджа возникло странное ощущение, что Саруман приволок сюда этого развалюху Пурыха не столько для того, чтобы присматривать за Радбугом, сколько затем, чтобы дать старому снаге возможность как следует обогреться у очага: в подвалах Крепости было сыро и холодно даже летом, и ютящиеся там «козявки» частенько страдали от непроходящих простуд и боли в суставах… Впрочем, Гэдж счёл за лучшее держать подобные мысли при себе.
* * *
— Что, опасная у него рана?
Они возвращались обратно тем же путем, через орочьи казармы. Саруман шагал впереди, нес фонарь и сундучок с инструментом, Гэдж тащился следом за ним с сумкой через плечо. В ней мягко побрякивали склянки и банки с мазями и растворами.
— Повреждения легких всегда, знаешь ли, чреваты неожиданностями, — небрежно отозвался Белый маг, не оборачиваясь. — Но на орках раны заживают быстро, главное — не допустить воспаления. Кстати, напомни мне завтра насчет карболовой кислоты…
В казарменных коридорах меж тем слегка поутихло: по холодной каменной кишке лишь деловито шмыгали крысы, да, тяжело топая, ходили дежурные, меняли в шандалах отгоревшие факелы. Где-то высоко над сводами коридоров вновь родился отдаленный тоскливый вой, но, услышав его, Гэдж едва ли поежился — он уже привык не обращать внимания на эти внезапные, надоедливо-заунывные звуки.
— Слушай, — медленно проговорил он, — я тут кое-что подумал. Насчет ошейников.
Они уже подошли к порогу своей каморки, и Саруман, оглянувшись на Гэджа, на секунду остановился. Фонарь в его руке дрогнул.
— Что подумал?
— Ну… — пробормотал Гэдж. — Мы могли бы попытаться добраться до Росгобела. Ведь ошейники чувствительны к присутствию орков. Но я тоже — орк! Так что в моем обществе ошейник тебе не страшен.
Саруман толкнул плечом дверь, вошёл в каморку, поставил сундучок на стол. Задумчиво посмотрел на Гэджа.
— Интересная мысль. А как ты предполагаешь пройти через болота?
— Папаша мне говорил, что можно отпугивать гуулов какой-то мазью…
— Мазью? Ну, хорошо. Допустим, минуем мы каким-то чудом эти поганые топи и окажемся в Росгобеле… А что дальше?
Гэдж замялся.
— Ну… возможно, Радагаст сумеет снять с тебя этот проклятый ошейник.
— Радагаст! — Саруман презрительно поджал губы. — Этот Повелитель Бабочек и Врачеватель Барсуков? А если не сумеет?
— Пока я с тобой рядом, тебе нечего бояться, — пробурчал Гэдж.
Саруман печально улыбнулся.
— Друг мой Гэдж!
40. Надежда и отчаяние
— Помнишь Брана, Гэдж?
— Какого Брана?
— Того, которому мы пытались перелить кровь — еще там, в Изенгарде… Кажется, теперь я понимаю, отчего он умер.
— Отчего же?
Саруман задумчиво хмыкнул. На столе перед ним располагался ряд скляночек, наполненных кровью, отстоявшейся и разделившейся на два слоя: верхний был прозрачный, соломенно-желтый, нижний — темно-красный, цвета выдержанного гранатового вина. Соломинкой извлекая из скляночек по капельке содержимого, Шарки смешивал их на отдельном фарфоровом черепке и внимательно разглядывал полученный результат сквозь выпуклое стекло.
— Смотри, Гэдж. Возьмем кровь из скляночки номер пять, а сыворотку… ну, скажем, из номера третьего. Смешаем одну с другой… Что ты видишь?
Гэдж склонился над лупой.
— Ну, кровь какая-то неоднородная… в ней сгустки… хлопья, словно в свернувшемся молоке. По-твоему, в жилах Брана произошло то же самое?
— Да. Его кровь потеряла текучесть и свои животворные свойства, поэтому он и умер. Все как будто логично.
— А почему не умер тот человек, которому ты переливал кровь в Эдорасе?
— Потому что при смешивании крови результат не всегда одинаковый. Возьмем опять кровь из пятого номера, а сыворотку — из номера семь. И что теперь?
— М-м… Ничего. Обычная кровь. Никаких сгустков.
— Вот именно. Сгустков не будет даже в том случае, если пытаться кровь взбалтывать или перемешивать.
— И в чем причина?
— Хотел бы я сам это узнать…
— А чья это кровь, Саруман?
— Обычных «крысюков», которым я бессовестно объяснил, что кровопускания весьма полезны для здоровья, лечат от головной боли, избавляют от шума в ушах и вообще улучшают цвет лица. Но дело не в этом… А в том, что каждый раз, когда я смешиваю кровь с сывороткой в различных вариантах, я получаю и различный результат. Кровь номера пятого отлично совмещается с кровью номера седьмого, но совершенно не подходит к крови номера третьего. Номер второй в номере шестом и третьем образует сгустки, а в номере четвертом и седьмом — нет.
— Несуразица какая-то…
— Да нет, некая закономерность, видимо, существует, только её не так просто выделить. Номер седьмой вообще подходит ко всем образцам без исключения, кстати… Впрочем, этому, возможно, объяснение как раз и можно найти.
— Какое?
— В склянку под номером семь я собрал собственную кровь, — маг показал Гэджу перебинтованный холщовой тряпицей порез на запястье.
— Ну… ясно… — пробормотал Гэдж, — ты же у нас волшебник.
— Как, видимо, и тот славный мужичок, чья кровушка присутствует здесь под номером один. Она тоже замечательно смешивается со всеми образцами без исключения.