Крепость в Лихолесье
Шрифт:
— Да, потому что причина вашей хвори проста… Вы уже несколько лет живете на побережье, в рыбацкой деревушке. И все это время питаетесь, разумеется, рыбой, преимущественно морской. Которую до того, как уехать из Энедвейта, видели только пару раз в год по большим праздникам.
— И… и что?
— Вам не годится эта пища, — терпеливо, с усталым вздохом пояснил маг. — Ваше тело её не принимает… Вернее, выдает вам на неё вот такое необычное кожное проявление. А ваши переживания, сначала — по поводу потери родителей, потом по поводу самой хвори, только усугубляют положение. Вот и всё. Я удивлен, что никто из местных лекарей не сказал вам об этом раньше… впрочем, им, местным, привыкшим к морскому климату и рыбному столу,
Девушка молчала. Смотрела на волшебника взглядом, в котором в равных долях мешались изумление и недоверие: видимо, речи Сарумана представлялись ей настолько же невнятными и туманными, насколько и не относящимися к делу.
— Рыба? Дело — в рыбе? То есть мне… нельзя есть рыбу, по-вашему, да? И тогда это… эта проклятая хворь… пройдет?
— Если и не пройдет полностью, то значительно ослабнет. Но, вероятно, не сразу, через несколько месяцев.
— А как же… снадобья? Ну… отвары, мази, притирания… Мне тут посоветовали одно хорошее средство… — Она засуетилась, достала из котомки маленький глиняный горшочек с желтовато-серой, остро пахнущей мятой густой мазью. — Вот. Я купила его на ярмарке в Зеленых Холмах. Как по-вашему, оно, это средство… поможет?
— Если и не поможет, — спокойно сказал Саруман, — то, по крайней мере, и не навредит. Милое дитя, это обыкновенный гусиный жир, перетопленный с несколькими каплями вытяжки из листьев мяты… Не стоит, право, покупать на деревенских ярмарках чудодейственные эликсиры «от всех болезней». Лучше сделайте кое-что действительно стоящее прямо сейчас — отдайте первому встречному псу ту вяленую селедку, которой вы набрали себе в дорогу полную сумку. Поверьте, хуже вам уж в любом случае не будет. — Он видел, что собеседница до сих пор не слишком-то склонна верить в предложенный им — чересчур, на её взгляд, незатейливый — метод лечения, и не сумел удержаться от невесёлой усмешки. Добавил небрежно: — Впрочем, если хотите, можете все-таки дождаться возвращения Сарумана, хотя я не думаю, что он скажет вам больше того, что сказал сейчас я. А постоялый двор в Изенгарде не из дешёвых…
Откуда-то из недр хозяйственных помещений донеслись голоса и торопливые шаги — видимо, служанке удалось наконец отыскать неуловимого трактирщика. Волшебник оглянулся. Девушка, вновь забившись в угол и закутавшись в шаль, озадаченно смотрела на него. Наверно, мутные советы какого-то случайно встреченного в трактире сомнительного субъекта не внушали ей особенного доверия, и её решимость добраться до Изенгарда и выслушать весомое мнение Белого мага по-прежнему не ослабла ни на йоту.
— Спасибо, сударь. Я, конечно, постараюсь сделать так, как вы сказали, не есть рыбу, и все такое, но… Скажите, — помедлив секунду, она обеспокоенно наморщила лоб, — а это правда, что о нем говорят?
— О ком?
— О Сарумане. Что он… немного того? В общем, сумасшедший.
— Говорят, что кур доят, — сердито, себе в нос, буркнул волшебник. — Вам не приходило в голову, милая барышня, что подобные сплетни обычно распространяют завистники, бездари и вздорные болтуны?
— Не знаю, я как-то никогда об этом не задумывалась… А правда, что у него в башне живет ручной орк?
— Ручной? Да, да, правда… Совершенно ручной и домашний, вы даже сможете его погладить, если, конечно, старик вам разрешит. Кстати, вам не говорили, что старый хрыч — людоед, и при случае обожает полакомиться паштетом из наивных молодых дев?.. — Саруман поднялся и, выйдя из-за стола, коротко кивнул девушке на прощание. — Ну-с, удачи вам во всех начинаниях, дитя, мне пора.
Он шагнул навстречу трактирщику, вышедшему из неприметной дверцы в дальнем углу помещения. Рябой Вихельм был важен, необъятен и представителен; он шествовал через залу, радушно улыбаясь, неся перед собой внушительное пузо, обтянутое
— Ну-с, приветствую, господин чародей, с добрым утречком! Что это тебя занесло в нашу дыру в этакую рань, м-м?
— Да уж не на твои оспины любоваться, старый толстяк, — небрежно откликнулся Белый маг. — Дело у меня к тебе, Вихельм, разговор есть.
— Ну, коли дело да разговор, пойдем ко мне в камору, потолкуем, заодно завтраком угощу. — Он посторонился, пропуская волшебника вперед себя к лестнице, ведущей на второй этаж. Кивнул семенившей следом служанке: — Ну-ка, Кайла, быстренько сбегай на кухню да собери нам на стол, что Эру послал. Давай, давай, шевелись.
Кайла торопливо подалась в сторону кухни. Девушка, по-прежнему сидевшая у окна, проводила ушедших взглядом, полным изумления, смятения и замешательства.
«Господин чародей»… Она, казалось, не верила своим ушам; медленно поднялась, держась за край стола. Бесшумно, как тень, явила себя из темного угла, порывисто шагнула навстречу служанке и в волнении схватила её за рукав.
— Кайла, стой, подожди! Скажи, кто… кто это был? Этот? Старик в сером плаще?
Кайла остановилась, оглянулась на неё с досадой и недоумением. Усмехнулась уголком рта.
— Старик-то? Саруман, чародей из Изенгарда. Его тут каждая собака знает. А ты, значит, не признала, милая, а? Видно, что не местная.
Девушка неслышно охнула. Промолчала. Бессильно выпустила служанкин рукав. Осталась стоять, по-прежнему глядя вслед ушедшим — растерянная, испуганная, потрясенная, закутанная в долгополое серое платье и спрятанная под глухую полотняную шаль. Широкий плат из некрашенного холста по-прежнему закрывал её лицо почти полностью, от шеи до самых глаз — и, наверно, сейчас девушка была рада этому, как никогда.
13. Через степи на северо-восток
— М-да, — мрачно произнес Гэндальф. — Похоже, старик Фангорн слегка ошибся… Вывел нас миль на двадцать южнее, чем я его просил.
— Ничего себе «слегка»! — пробормотал Гэдж.
— О, поверь, дружище, для Фангорна, обладающего собственными понятиями о времени и пространстве, это действительно «слегка». Ну да ладно, это не страшно… Лишний день пути, не более того.
Они сидели на опушке леса, под огромным дубом, растущим на пригорке чуть поодаль от основного лесного массива. Это было великолепное дерево: высокое, мощное, широко раскинувшее над головами путников густую шелестящую крону. Выросший на приволье, гигант разительно отличался от своих собратьев, жмущихся друг к дружке в лесной чаще и казавшихся рядом с этим могучим исполином худосочными заморышами; одинокий, гордый, величественный, не боящийся ни ветров, ни гроз, ни бурь, дуб глубоко пустил корни в жесткую степную почву и был монументален, крепок и непоколебимо уверен в себе. «Совсем, как Саруман», — невольно думалось орку.
— Н-да, ничего не скажешь, красивое дерево, — промолвил Гэндальф, неторопливо обходя дуб кругом, поводя рукой по его морщинистой, покрытой зеленоватым налётом мха бурой коре. Глухо присвистнул откуда-то с другой стороны ствола. — Посмотри-ка сюда.
Гэдж, слегка заинтригованный, подошел к волшебнику. И обнаружил на противоположной стороне дерева огромную трещину, рассекающую ствол сверху донизу, точно огромный незаживший шрам — видимо, то был давний след удара молнии. Жизнерадостной листвы на пораженной стороне дуба не имелось, и раненное дерево по-стариковски бессильно простирало к небу сухие и серые, лишенные зелени омертвелые сучья. На внутренней, черной, словно опаленной огнем поверхности дупла деловито трудились жуки-древоточцы, внизу натекла темная, пахнущая гнилью лужа — скорбный след последнего проливного дождя; у подножия ствола громоздился каскад твердых, как камень, разбухших от сытости грибов-паразитов.