Крепостная
Шрифт:
От скуки я рассматривала стены, затянутые в обои с цветочным принтом. Цветочки пропечатаны были плохо, но я подумала, что они могли выгореть. Когда взгляд снова упал на тяжелые зеленые шторы, поняла, что солнце здесь – нечастый гость.
Домна захрапела, но первое время просыпалась от своих горловых рулад. Через полчаса она храпела уже размеренно. Я сделала несколько шагов на цыпочках, проверяя, не скрипит ли пол. К уважению мастера, строившего этот теремок, пол здесь был собран на совесть, и я подозревала, что хожу не по доскам, а по здоровенным плахам. Из таких был пол в доме бабушки.
Сделав
Не отрывая глаз от «домомучительницы» я кралась к секретеру, где на откинутой крышке лежала огромная, как в сказках, книга.
Здесь же были и чернильница, и перо. Я и сама начинала писать в школе пером, но оно было более современным. Мне вдруг захотелось попробовать написать что-то этим, лежащим на аккуратно свернутой в несколько раз серой тонкой бумаге. Видимо, ее использовали в роли промокашки.
Буквы в книге были похожи на вязь. Яти и сочетания букв бросались в глаза, но прочесть текст было возможно. Я кинула взгляд на Домну, проверила, не прилетела ли муха, из-за которой на моей спине могут подрихтовать свежих полос, и уставилась в книгу.
Из вычитанного я узнала, что деревня Зайцево на май месяц включает в себя триста душ крестьян, из которых почти сотня – малолетние дети. В деревне Курниково на почти четыреста душ детей всего тридцать, зато девок на выданье более ста.
Домна глубоко вдохнула, и я бросилась на пост, замахнувшись опахалом. Мух не появилось, но сон супостатки был беспокойным, видимо, от количества съеденного. И я решила больше не рисковать. Будет еще время до отмены крепостного права. Если я все правильно поняла и нахожусь именно там, где думаю.
Глава 7
За следующую неделю я вникла в обязанности, вызнала у болтливой Глаши о хозяевах и о месте, где оказалась. Кое-что слышала от местного люда, а кое-что увидела сама в газетах, кои Осип Германович любил читать и перечитывать снова. Из чего я сделала выводы, что с прессой здесь не шибко хорошо. Географию, а тем более географию дореволюционную, я не знала.
Оказалась я в городе Верхнеуральске Оренбургской губернии, который находился почти в двух тысячах верстах от Петербурга. Жителей более трех тысяч, три церкви, крепость и мечеть. Предместье города населено казаками Оренбургского казачьего «шестого» полка, а полковой штаб расположен в самом городе.
Точная информация была найдена в газетах, которые хозяин словно специально любезно оставлял в своем кресле. И тогда я поняла, почему он хранит это старье: там были статьи о Верхнеуральске от некоего Руфа Гавриловича Игнатьева, проживающего в Троицке, «описателя» что по-нашему, видимо, означало журналист. Кем он был, я так и не поняла, но сделал для меня большую работу: не выходя дальше двора, я узнала о месте, где оказалась, даже то, чего не знала Глаша.
Через каждые три дня мы ходили в баню – хозяйка настаивала на паренье с вениками, обливании при выходе из адова почти пекла прохладной водой и растирании полотенцем.
Баня меня радовала, поскольку приходилось бегать к речке по вечерам. А судя по окружающей природе, дело шло к осени.
Когда
Чаевничали в доме часто и обильно. Под настроение Домны на стол выносили самовар. Чаще она велела приносить каждый раз в новой кружке, но были моменты, когда ей самой хотелось доливать кипятку из пузатого, фырчащего все еще «домочадца». В такие дни за стол усаживали и меня.
В остальное время я завтракала, обедала и ужинала в кухне, где в первый день сперла пироги. Пухлая, сдобная и белая, как тесто, Нюрка ставила на длинный стол железные миски с кашей или щами из кислой капусты, нарезала явно старый, уже крошащийся, отдающий кислым хлеб и отстранялась. Только если на обед оказывался дома Фирс, Нюра зацветала алым цветом и просила его принести на стол самовар.
С Фирсом мы пили густой, разливающий по кухне аромат Иван-чая и зверобоя напиток. В самые хорошие дни Анна, которую все, кроме меня, звали только Нюркой, выставляла на общий стол подсохшие, наверное, хранимые для Фирса, который не смог зайти раньше, уголочки от пирогов.
Хозяева углы не ели. Зная это, Нюра не укладывала в них начинку, но сочный мясной или рыбный дух с бульоном пробирался туда, делая выпечку ароматной и словно обретшей душу.
На кухне кормили меня, Глашу, Фирса и еще пару девок из тех, что убирались в доме. Остальные жили и столовались в своих домах. Нюра и мы с Глашей оказались сиротами, воспитанными здесь, при доме хозяев. Нюра терлась на кухне с некой почившей уже бабой Маней, а меня выбрала себе Домна, потому что показалась милее Глаши.
Глаша рассказывала мне эти детали, вовсе не рефлексируя, словно ей было и не обидно вовсе. Мы сидели под навесом конюшни. Глаша срезала с репы тонкие, почти прозрачные слайсы и кидала в рот, шумно хрустела и резала снова.
— Живот не заболит: на ночь есть? – поинтересовалась я, всматриваясь в закат, которого мы не видели вот уже несколько дней: облака затягивали все небо от горизонта до горизонта.
— Не заболит. Так хоть урчать поменьше будет. Нюрка опять мне кашу пересолила. Я и половины не выхлебала, - Глаша наклонила голову и посмотрела в сторону кухни, где Нюра только вышла с ведром, чтобы выплеснуть из него воду под куст сирени.
— И чего вы не поделили? Вроде все живем не как хотим, - не подумав, выпалила я.
— Долго еще эта твоя забывость-то пробудет? Порой кажется, будто и не ты это вовсе, а какая другая девка, - Глаша перестала жевать и уставилась на меня.
— Кто знает, Глаш? Может, и навсегда! Я вот знаешь, что думаю… надо нам в город сходить. Можно ведь?
— Какого лешего ты в городе-то забыла. И кого там глядеть? В штабе чичас одни старые усачи, а на рынок только по субботам. Можно ишшо в церкву напроситься! – последнее Глаша произнесла с воодушевлением.