Крестопереносец
Шрифт:
Она попыталась вспомнить, что же произошло… Все будто в тумане. Вот, идет, рука об руку, со своим спасителем… Вот помогает несчастной нищенке… И все. Потом, белое марево бессознательности.
Ладно, это сейчас неважно. Главное, как убежать? А убегать нужно, не просто же так связали, явно не с добрыми намерениями. Девушка завозилась, пытаясь выбраться из пут. Нет, никак. Веревка хорошая, тонкая, но прочная. А стул, к которому она примотана, вообще к полу гвоздями прибит.
Нет, потихоньку развязаться и убежать не получится. Ну, тогда… Тогда остается
Удивленно и испуганно закашлявшись, выдохнула.
Из-под печки вылез маленький, размером не больше мышки, человечек с длинными усами. Улыбнувшись приложил палец к губам и сказал:
– Тссс!
…
Четвертый грустно катился по лесу. Самое несчастное существо на всем белом свете (например, пингвин попавший в Сахару), и тот бы сжалился увидь он Четвертого. Настолько печальную розовую мордашку не найдешь больше нигде. Казалось, вся скорбь мира нашла себе пристанище, именно в этом шарике с детским личиком.
Когда, при очередном зиг-заге, из вязанки выскочила-таки ветка за которую он держался, вся коротенькая жизнь пронеслась у бедняги перед глазами. Лететь, цепляясь за хворостинку было страшно, но еще страшнее - падать. Благо, шлепнулся он на густую ель, и упругие хвойные лапы смягчили падение. Так что, все еще держащий в ладошке бесполезную веточку, колобок почти не ушибся. Зато совсем потерялся. Так он и шел по лесу, куда глазки глядят, одинокий, всхлипывающий и тихонько зовущий своих ми-ми-ми.
Катился он долго ли, коротко ли, и вдруг увидел ветхую землянку. Круглое окошко, затянутое бычьим пузырем, и почти круглая дверь, внушили круглому колобку положительные эмоции.
– Ми-ми. – твердо решил он. – Ми!
Что в переводе примерно означало: «Нужно попросить помощи. Пусть выведут местные из этой чащи».
…
– Нет, ну не могу я ее проклятую больфе ефть, - прошамкал старик, отодвигая миску с распаренной репой. – Пирофки с репой, котлеты из репы, компот и тот из репы!!! Хлебуфка хочу! Или мяфа!
– Кто тяби виноват, - ответила старуха. – Сам вырастил. А кота с мышью ты ышо в позупрошлум месяце слопал. Жучку, так ышо раньше… Говорила я тебе – посади ышо шо ныть. А ты, нет, репу люблю, репу… Посадил одно единственное растение во весь огород, вот и жри таперыча!
– А курофка наша где? Где нафа Рябуфка? Хоть яифенку бы…
– Дык шо, забыл снова? Ууу! Сляротик! Альцгеймер подоходный… Внучка уперла. Таперыча, в городе, на всем готовом живет, верно с панэли слезла со своей, пярину купила…
– С чаго слезла?
– Панэль. Это мебля такая, инстранная, неуч. На ней стоя спять. Внучка же говрила, стою, значица, на панэли, кругом ночные бабочки… А ночью чаго делають девчины? Спять. Хотя, помница, чаго то ышо было по молодости, да не помню ужо чаго…
– А ишпеки-ка ты, бабка,
– Чаго? О притолоку стукнулся? Из чаго печь, муки то нет!
– А ты продай шо нить ненуфное.
– Ненужное? Было у меня корыто, оно было ненужное, в нем все равно штирать нечаго. Дык ты его яшо в прошлом годе на шамогонку шменял. И помнишь, как матявировал, помнишь?
– Никада я тебя не матявировал, не бряши!
– Говорил, «пьяному вязеееет!» Щас, мол, выпью, пойду рыбу ловить, поймаю, продам и хватит тябе на новое корыто. А сам? Нажралси, буянить начал, и енту… как ее… ревлюцию с индустряцией в одной отдельно взятой землянке провозглашать, прости, Господи… И хде тока слов таких панабралси, ирод…
– Ты, бабка, от темы не тогось… не уклоняйси… Отвечай, будет мене колобок?
– Да где муку-то взять, пенек ты трухлявый?
– А ты по энтим… как их… шушекам помети. По полочкам пошкреби…
– По каким полочкам? – бабка обвела сухонькой ладошкой абсолютно пустые стенки землянки. – Каким, шоб тябе перевернуться, сусекам? И ваще… Ты хоть помнишь, шо такое сусек? Я вот – нет! И ежели они у нас кады и были – ты их давно пропил!
Тут, в ветхую дверь кто-то робко постучал.
Глава 30. Форменный ужас. А вы говорите – приключения.
30. Форменный ужас. А вы говорите – приключения.
Человечек шустро подбежал к связанной княжне. В три прыжка оказался у нее на коленях. Вытащил из заплечных ножен огромный для себя, но крохотный для княжны двуручный меч и принялся пилить веревку. Но, толи путы армированы, толи меч тупой, но получалось у него плохо. Что там говорить, хреново получалось. То тесть, вообще никак. Трудился минут двадцать, но видимого результата так и не достиг. Он и пилил, и рубил, и строгал… И узел подковырнуть пытался… И дергал, и двигал, и тянул... Взмок, умаялся, и рассмешил Данунашку. Вот и все.
На печи завозились, храп оборвался. Человечек с быстротой молнии спрятался в роскошной гриве княжны. Храп возобновился, человечек осторожно высунул из рыжих волос голову, осмотрелся, убедился в чем-то, и залез на плечо пленнице.
Зашептал на ухо:
– Я не могу. Заговоренные они… Веревки. И никто не сможет не развязать, не разрезать, только тот, кто связал. Прости.
– А ты, кто? – шепотом спросила Данунашка. И с удивлением поняла – человечек говорил по-польски. И она ему, на том же языке ответила.
– Ну… Как тебе сказать… Гээм я. Только в отставке.
– Какой гээм? Или это имя? Гээм? А фамилия?
– Нет, не имя… Но можешь так и называть, не обижусь. Сейчас это не важно, а времени мало. Ведьма скоро проснется. Вон, ворочается, видно жарко ей на печи… Запомни три правила: не верь, не бойся, не проси. И выберешься. Ой…
Он едва успел куда-то юркнуть, как на печи произошло движение, и старуха резко села. Протерла глаза кулаками, потянулась и зевнула. Причем так заразительно, что княжна, едва-едва подавила желание зевнуть в ответ.