Критика буржуазных медико-социологических концепций

Яковлевич Болеслав Смулeвич

— Что ты собирался сделать? — спрашивает она, голос её чуть хрипловат.

Горло пересыхает. Этого достаточно. Всё, что нужно, чтобы показать, насколько неуместны мои мысли о ней, насколько непристойны все те желания, которые я испытываю… которые я собираюсь воплотить.

Я делаю шаг вперед и целую её, прижимая своё тело к её. Чувствую, как её мягкая грудь касается моей груди. Она глубоко вздыхает, словно этот поцелуй вырвал у неё воздух, и я притягиваю её ещё ближе. Пальцы сжимаются на её талии, и вдруг я осознаю, насколько большими кажутся

мои руки на её теле, таком миниатюрном, хрупком… Но нет, не хрупком. Она уже доказала это.

Именно Одетт углубляет поцелуй, двигает бёдрами так, что они идеально соприкасаются с моими. Её тихий, сладкий стон отзывается вибрацией на моих губах и эхом в моей груди, когда она ощущает вставший член на своем животе.

Я не знаю, откуда нахожу в себе силы немного отстраниться, остановить поцелуй и встретиться с её взглядом — ясным, и прекрасным.

— Это ещё больше всё не усложнит?

Всё было бы проще, если бы она решила остаться. Если бы я рассказал ей, что она не обязана помогать нам, и она, несмотря на это, стала бы Королевой Королей, в которой так нуждаются Волки.

— Давай забудем обо всём на несколько мгновений. Я устала так себя чувствовать.

— Так?

— Злость. Грусть. Пустота. — Она качает головой. — Я останусь, я помогу вам, а потом разрушу договор с Тартало. А пока… я не хочу быть больше одна.

Чувство вины пронизывает меня насквозь, когда я понимаю, что это будет не так просто. Даже если мы оба переживем эту войну, даже если Волки победят, я не знаю, как освободить её от этого договора.

Я должен был ей сказать. Признаться прямо сейчас, рискуя потерять её. Но если она уйдёт… если она покинет нас… Я потеряю не только её. Это было бы меньшее из зол. Да, это сломало бы меня, но это был бы её выбор, и я смог бы с этим смириться. Но главное — другое: восстание останется без королевы, война в Эреа лишится поддержки, Волки навсегда окажутся под гнетом Львов, репрессии, пытки и истребление магии продолжатся.

Я проглатываю правду, оставляя эту занозу где-то между рёбрами, потому что Нирида права: я не могу рисковать и позволить ей уйти.

Часть меня, более достойная, знает, что я должен сказать правду, но другая… другая хочет затащить её в постель, стать на колени и поглотить её полностью. И сегодня я позволяю этой части взять верх. Почти слышу насмешливый голос Нириды: «Твоя похоть принимает самые ужасные решения».

Я касаюсь ее лица.

— Ты уверена?

— Поцелуй меня, Кириан, — приказывает она, её голос звучит твёрдо. — Не нарушай своих обещаний.

По телу пробегает сладкая волна удовольствия, вызванная её обжигающим взглядом и губами, которые так явно манят к запретному. Её руки скользят по моей шее, запутываются в волосах на затылке и тянут меня к себе, но я не поддаюсь, не даю ей этого поцелуя.

Схватив её за талию, я резко поворачиваю её так, что она оказывается прижатой к двери, а её бёдра теперь там, где я хочу. Её тихий вздох срывается с губ, она упирается предплечьями

в дверь. Я склоняюсь, пальцами убираю волосы с её шеи и оставляю там долгий, горячий поцелуй.

Нет время для размышлений, для выбора между теми сладостными извращениями, о которых я столько раз мечтал. Я просто действую. Моя рука скользит вниз, к её внутренней стороне бедра, и Одетт выгибается навстречу моим прикосновениям, даже несмотря на то, что, между нами, всё ещё слишком много одежды.

Слишком много.

Из груди вырывается почти бессознательное рычание, и я расстёгиваю её штаны, не давая ей возможности двигаться, прижав её к двери. Я чувствую насколько она влажная на моих пальцах, и тёмная, первобытная похоть проходит сквозь меня, шепчет: больше, больше, больше…

Я ласкаю её так, как уже узнал, как ей нравится. Наблюдаю, как она изгибается под моими пальцами, отвечает на прикосновения. Одним пальцем рисую круги. Ещё один. Моя другая рука поднимается к её груди, сжимает её, пока мои пальцы погружаются внутрь неё.

Одетт откидывает голову назад, и её стон, полный наслаждения, пробуждает во мне что-то дикое, заставляет каждый нерв в теле петь. Я прижимаюсь к ней бедрами, не осознавая, что делаю, — теряю контроль, утрачиваю всякое чувство меры.

Не знаю, как мне удаётся сохранить хоть каплю ясности, чтобы наклониться к её уху и, не останавливая движения пальцев, прошептать:

— Я обещал, что буду заниматься любовью с тобой на кровати, но не могу сдержать обещание.

— Кириан… — шепчет она, её голос — нежный, мягкий, как сон, который я ждал слишком долго. Это лишает меня последней капли разума.

— Я возьму тебя здесь, — говорю я, шепча прямо в её ухо, вынимая пальцы, чтобы стянуть с неё штаны, расстегнуть свои… — Прямо у этой двери. Если ты позволишь. Если ты захочешь.

Я не обращаю внимания на ремни, на оружие, всё ещё болтающееся у нас на поясе. Времени нет. Я направляю член к её входу и жду.

Её тихий, почти болезненный стон вырывается из груди.

— Кириан, будь ты проклят… Давай уже.

И когда она откидывается назад, выгибается, приглашая меня продолжить, я мягко, осторожно вхожу в неё. Это словно прикосновение к небесам.

Одетт стонет, и напряжение в тот момент, когда я почти полностью выхожу из неё, а затем снова погружаюсь, настолько невыносимо сладкое, что мне приходится на мгновение остановиться.

— Чёрт… — срывается у меня с губ.

— Кириан, не останавливайся, — мурлычет она, и её голос, её шёпот моего имени вынуждает меня вцепиться пальцами в её бёдра, чтобы удержать яростное, требовательное желание.

— Дай мне секунду. — Я упираюсь лбом в её шею и пытаюсь досчитать до трёх. Один, два…

— Кириан… — умоляет она.

Снова её голос, её манера произносить моё имя с такой желанной, опасной интонацией — мелодия, способная разрушить любой самоконтроль.

— К чёрту всех тёмных тварей, Одетт, — рычу я, скользя рукой между её ног.