Критика буржуазных медико-социологических концепций

Яковлевич Болеслав Смулeвич

Он расширяет глаза и смотрит не на меня, а на свой живот.

Я отскакиваю, вытаскиваю меч и в ужасе наблюдаю, как он со страхом смотрит на рану.

Из неё вытекает густая жидкость. Это не кровь, как раньше, а нечто гораздо более плотное, издающее отвратительный запах гнили. И это существо шокированно.

Я не думаю.

С криком я направляю меч прямо в его шею и перерезаю её, разрезая от края до края. У меня нет силы, чтобы отсечь голову, но рана огромная, и из неё снова брызжет та же жидкость, которая вдруг… вдруг загорается.

Деабру

Когда

некоторые из малых богов были ещё молоды, они пробуждают существа, чуждые всему, что нам знакомо. Эти твари спали веками, но голод и жажда воскрешают их, и мы вскоре осознаём, что они древнее и примитивнее нас. Даже не скажешь, что у них есть магия, ведь их сила исходит из чего-то иного; чего-то гниющего и порочного, что не имеет ничего общего ни с жизнью, ни смертью. В самой сущности тех, кого люди называют деабру, «демонами», живёт насилие и ужас — чистый ужас, твёрдый, первобытный.

Деабру пожирают землю, её животных и людей, что обитают на ней. Но мы не обращаем на это внимания, пока однажды демоны не обнаруживают, что могут питаться и богами. И тогда они съедают некоторых из нас. Только после этого мы начинаем действовать. Большинство богов вступают в бой, хотя Мари нет, а Эренсуге продолжает спать. Многих мы можем уничтожить, и уничтожаем их навсегда. Другие же обладают магией, слишком схожей с нашей, потому что они поглотили богов, и их мы не в силах убить.

Именно Азери, что на языке магии означает «лисица», понимает, что мы должны заточить их там, где они не смогут вырваться, и для надежности решает заключить их в место, где будет страж. Мы отвозим их в горы, на Суґебиде, в Галерею Змеи, и именно моя тёмная магия запечатывает гору, которую с тех пор люди начнут называть Проклятой.

Глава 8

Кириан

Демон, этот монстр, не атакует меня, и я вскоре понимаю, почему.

Одетт… Одетт… она…

Уже на земле, я успеваю повернуться и вижу, как она отрывает меч от своей груди и вновь взмахивает им в воздухе. Клянусь, что он излучает особое сияние, алый всполох, который описывает дугу в воздухе перед тем, как перерезать монстру горло.

Из ран вырывается густая жидкость. Это не кровь, не та красная жидкость, что я всегда считал знаком ранений. Эта кровь гораздо более вязкая, и её запах, отвратительный и насыщенный, доходит до меня, едва ли не заставляя задохнуться.

Одетт делает шаг назад, и вдруг та жидкость, что покрывает её, вспыхивает.

Она горит.

Над горой раздаётся звериный вопль, и она падает на землю, охваченная пламенем. Крик, замолкает почти сразу, когда тело теряет свою форму и валится на бок, начав медленно превращаться в угли.

Я смотрю на Одетт в полном недоумении, но на её лице не нахожу ничего, кроме растерянности, которая вскоре сменяется на более жестокий взгляд, решительный и даже беспощадный. Она смотрит на другого демона.

— Отпусти нас, и я пощажу тебя, — говорит она

тем же прекрасным голосом, который несёт в себе одновременно и сладость, и остроту, — или сразись со мной и сгоришь, как он.

Тварь выпускает предупреждающее рычание. Она смотрит на того, кто всё ещё горит без объяснимой причины на земле.

— Ты нас обманула, — шипит тварь, — значит, у тебя есть его сила.

Одетт крепче сжимает оружие. Я понимаю, что она готовится к следующему удару, и спрашиваю себя, сможет ли она повторить свой подвиг, пока я пытаюсь встать. В этот момент тварь поворачивается и… убегает.

Одетт тяжело вздыхает, её белые костяшки рук сжаты вокруг рукояти меча, её тёмная одежда в пятнах крови и земли. Зелёные глаза теряются в лесной тени, насторожённо следя за любой угрозой. Её щеки обагрены напряжением.

Она прекрасна и совершенно дика.

Она — победоносная воительница… нет, она — королева, способная склонить на колени целые армии.

Она оборачивается, и тогда эта воительница, эта королева, произносит моё имя.

— Кириан, — шепчет она едва слышно, — Кириан, нам нужно уходить.

Я на мгновение задерживаю дыхание, выходя из транса, но подчиняюсь. Я встаю, глотая боль в уставших от борьбы мышцах, от новых ран и ударов, от пульсирующей боли в висках, и мы начинаем спускаться.

Мы больше не разговариваем, пока не видим на горизонте очищенную тропу и не выходим за пределы Проклятой.

***

Нам предстоит пройти ещё немного, чтобы добраться до пещеры, через которую мы вышли раньше, и я уже не нахожу ни следов Эренсуге, ни тел. Это заставляет меня задуматься: есть только два возможных объяснения — их похоронили или чудовище их поглотило.

Одетт находит могилы в лесу.

Семь. Семь погибших. А мы потеряли ещё троих на горе.

Записка Нириды, кусок бумаги, проткнутый кинжалом и привязанный к коре дерева, лишь гласит:

«Ты знаешь, где нас найти. Мы должны уйти, чтобы позаботиться о раненых. Не задерживайся».

Нирида доверяет мне, как и я ей. Она знает, что я жив. Она знает, что и Одетт жива. Но когда я смотрю на неё, не могу не думать, как близки мы были к тому, чтобы не спуститься с этой горы.

Я был уверен, что увижу, как Одетт разорвут на части, прежде чем меня убьют. Хотя я понимал, что поддаваться страху — значит кормить их, я был уверен, что мы умрём. И я ненавидел её за то, что она не побежала.

Но теперь Одетт шагает рядом, её шаг медленен, но уверенный, она движется через тьму, и я знаю, что никогда не забуду её образ, держащей меч, её глаза, горящие огнём, и решимость в голосе, когда она пообещала смерть.

— Как ты это сделала? — наконец спрашиваю я.

Мы не обсуждали это. Мы не говорили о том, что, если бы не Одетт, мы бы были съедены этими чудовищами.

Мой меч не причинил им вреда, обдумываю я.

— Не знаю, — отвечает она, и выражение её лица становится более твёрдым. — Я уже не жду, что ты мне поверишь. Я бы сама не поверила.