Кривизна Земли
Шрифт:
Сегодня сидели в шашлычной на Озерках. Феля укрепился на шатком стуле в конце длинного стола и если забывался упирать ногами, стул грозил упасть. За витриной пустырь сероватый. Дальше, за выемкой, угадываются мелкие в плоских берегах озера. Жара спала, и носятся стаей собаки. Кто – то сердобольный их здесь прикармливает. Будто играют, а присмотришься – жалят черную собачонку. И она носится со всеми, будто тоже играя, но изнемогла, и отсюда видно. Собак легче любить, чем людей.
Человек двадцать пили холодное сухое вино. Наши городские и двое уже ново-московских, зацепились в столице. Вряд ли приехали на odnoklassniki.ru, может к родным в летние гости. Говорили, кто и почем трудится во благо, и какие перспективы. Хреновые. Но не у всех: Таня Палозова живет
Студенткой в Петербурге она думала иногда о Феле. Не помнила первого своего девчоночьего опыта. Знала медленный и робкий, сомневающийся ум Фели. Начитанность и книжную интеллигентность. Его чопорных родителей. Они переехали из Москвы и на окраинной улице со всеми здоровались, даже с незнакомыми. Говорили, отец не выдержал смутной новой московской жизни и вот укрылся в тихой и бедной Уфе.
Феля любит редкие слова, чуток к ним. Что же «трава – мурава» и «чудо – юдо рыба кит»? Учительница русского языка не знала и Таня тоже. Красивые слова – «неопалимая купина». Отец рассказал, как у горы Синай увидел Моисей пылающий и не сгорающий куст. Из огня Бог поведал Моисею. Отец не ходил в церковь, Феликса не крестили. Но говорил о пророках и заставил его выучить «Отче наш». Была в том недосказанность. Мама открыла, дед по отцу был настоятелем московской церкви в Филях. Отрекся от Христа в тридцать пятом году и тем спасся.
За столом Таня посматривала на Фелю, ожидая, он скажет что – ни будь. Пусть незначительное и не к месту. Он напряженно, как боязливый глухой, слушал застолье и улыбался.
Коля Хвостов по искренней школьной любви женился на Аде. Через пару лет немцы решили возродить в Германии еврейскую общину и жизнь, Коля вслед за Адой оказался в Нюрнберге. Пока без немецкого паспорта. Встревал:
– У нас в Германии… А в России, естественно, хуже. Надоел сегодня всем.
– Агент безопасной национальности, – сказала Таня. – Ада обиделась, схватила мужа за ухо и трясла.
– Агент опасной национальности, – сказал Феля.
Власов держал, как уверяли, половину базара в городе. За столом добро молчал. Ребята, други искренние, к его делу не пригодные. В его кругу быть таких не может и не должно. Распальцовка да крутой мат. Братва. Пацаны украшали рты зубами базарного золота. Братва меняла советские зубные пломбы на швейцарские. Мода была, Власов не поддался. Впрочем, грубая нахрапистая суровость – при деле. Между собой в обычае спрашивать при встрече о детях, женах. Выпив, клясться им в верности. Он встал и обошел стол. Чтоб налить Феле вина и сочный чебурек положить. Жест.
Тем вечером, когда орали песни под дождем и Феликс повис на заборе с бутылками вина, а Влас выстрелил из ракетницы, Феля был лишним. Чужой на торжище юных самолюбований и любовей. Он остался на второй год и аттестата, естественно, не получал. Но прикипелся и был, ему казалось, одним из них. Еще недавно был интересен непохожестью и гуманитарным началом. Купался в лучах негромкого признания… И поздравить с чужим аттестатом пришел, что выглядело странно. Вился и бесился со всеми. (Психологи говорят о случаях стойкой гиперзависимости от коллектива. О поиске признания именно в данной среде).
– Своего бампера не обгонишь. Тебя здесь не видят, – сказал Коля Хвостов.
Уйти бы Феле, но подходил и спрашивал, кто и куда будет поступать и какие предметы сдавать.
Вился как черная собачка на пустыре в Озерках.
Споткнулся Феликс на переэкзаменовке по геометрии. Летом занимался с репетитором и решал задачки с Таней. Она искренне не понимала, чего не понимает он. Не тупой же. В августе достался, а может нарочно дали, легкий вопрос: квадратура круга. В учебнике мелким шрифтом. Надо сказать очевидное – как ни расширяй многоугольник, приближая
На второй год… Феля взял в рот бритву, зажал плоско между зубов. Проглотить бы, и конец. Больно станет. Кровь горлом хлынет? Говорят, самоубийца на миг, по чьему – то высшему велению просыпается в могиле. Черно вокруг, в сырости могильные черви. Он знал, что пугает самого себя и не случится ничего.
Назавтра не пошел в школу. Мама плакала, репетитор молчал и морщился. Сказал:
– Не отсутствие знаний, но черта характера. Мечтатель.
Он прав. В Феликсе жив и другой Человек. Спросите задушевно, сакрально, умных друзей и многие признаются в ночи. Его Человек мужчина и моряк. Моря Феликс никогда не видел. Но видит океанскую зыбь, шхуны, джунгли у песчаного берега, скалы и свет маяка. «ОН» приходит к постели до сна. Хотелось героического и Феля придумывал ЕМУ приключения. Но четко, без клиники, я – не «ОН». Феля живет в реальном мире, который, кстати, мало его интересует… черные смоленые варом лодки, пузатые рыбой. Откуда знает Феля скрип уключин, деревом по железу. Мерный поскрип мачт: фок, грот, бизань. Луна манит в ледяные дали. Шхуна называется «Святая Анна». Низкий, не разогнуться, кубрик. Мечутся тени от яркого света калильного фонаря. Оловянная кружка на столе. «ОН» на палубе в тоскливый час полночи. Полярный день не перешел в ночь, лишь сгустился сумрак. Шуршит ледяная шуга. В тишине надвигается шторм. «Св. Анна» никогда не вернется.
Опоздать на бессмысленный год. «ОН» вздохнул и пожал плечами. ЕГО голоса никогда не слышно. И Феликс как с цепи сорвался. Купить аттестат зрелости не рискнул. Взял на толкучке справку об окончании девятого класса, на бланке школы города Ярославля. Отметки не ниже четырех. Продавец в кепке прошлого века и черных очках. Зашли в пивную и кепкастый четко и казенно вписал ФИО Феликса. Чернильницу и перьевую ручку он вынул из кармана брюк. Не отключаясь, Феля поехал на седьмом автобусе в лучшую школу города. Директор в отпуске, но, как ни странно, дали домашний адрес. Его день, он излучал флюиды.
В автобусе Феликс придумал: отец работает в Анголе, глубоко в саванне. Каменистая степь до горизонта, чахлые купы деревьев. Телефона конечно нет, письма с дипломатической почтой. Отец в письмах беспокоится о новой, после Ярославля, школе. Завтра последний срок для дип. почты, другая через месяц.
Директор тютькал младенца. Ребенок сердился и кричал. Держа запеленутое дитя наперевес, выслушал Фелю и прочел справку.
– Твой отец геолог?
– Дипломат – Феля повысил ставку. Сердце в горло ушло. Спросит о городе Ярославле – и конец. Дурак я.
– Приходи в девятый класс Б.
– В десятый?
– Я географию преподаю. В Анголе каменистой пустыни нет. Влажные тропические леса.
Феликс покорно и сумрачно отсидел девятый, десятый класс. Кряхтя и стеная получил аттестат зрелости. Приличный, мама соседке показывала. На поздравительные речи не пришел.
Не знал нависшей над ним напасти. Жгучего интереса к бывшим своим одноклассникам одолеть не мог. Через школьную уборщицу узнавал, где и когда сбор. Приходил будто случайно в кафе или клуб. Его узнавали и унизительно не приглашали за стол. Иные навсегда исчезли и Феля зачеркнул их с легкой душой. Он подсматривал, подглядывал из – за угла. Каждый год самому себе противен. Вот Таня приехала с явным и большим животом. На пятом году Коля с Адой вернулись из Германии. Шура Щеглова сидит в открытой машине, на жаре подоткнув платье, растопырив короткие ноги. Власов заматерел, шеи не видно. Была Феле кара, они собирались у озера. Не спрячешься на берегу, а подойти смешно. Он кружил поблизости, пока мохнатый бомж не сказал: