Кривизна Земли
Шрифт:
– Прости, Юрис, если что. Я ее не…
– И я не… Не поддалась. Прошло – проехало.
К утру спать хочется – сил нет. Дрема одолевает, лампа так чадит, что в носу щиплет. Не упасть бы головой на кумачовый стол.
– Я охотник, говорит Юрис. – Тебя стрелять научу. Про Ку Кукс Клан знаешь? В Америке негров вешали. Возьми винтовку, слушай ее ГОЛОС. Открываем затвор и слышим звук «ку». Досылаем патрон – явно «кукс». Если нажать курок, боек ударит гильзу – «клан – н – н». Винтовка Арниса выстрелила, пуля ушла в окно, судьба миловала. Посыпались со звоном стекла, редкая, чудная музыка. У озера залаяла
«Два простых деревенских парня охраняли избирательный участок. Ночью враги выстрелили в окно, – написала газета «Циня». – Рискуя жизнью, Арнис и Юрис предотвратили поджог».
В ту ночь в волости сгорел избирательный участок, а по уезду – три.
– Дурак – резюмировала Ханнелоре, – в навоз лезешь. – Арнис не нашелся с ответом.
Пришли немцы. Красных сменили серо-зеленые. Сбежал милиционер, его лодку нашли на другой стороне озера. Айсарги искали партийного секретаря Федора Клотыня, но как в воду канул. Может, в озере утонул. Они надели униформу, достали ружья. На дальнем хуторе выкатили из дровяного сарая пушку. Немцы вскоре закрыли самодеятельность, разъяснив: «один Народ, один Рейх, один Фюрер». Немцы восстановили частную торговлю, но торговать в обнищавшей стране нечем. Арнис открывает лавку раз в неделю и отпускает керосин по талонам.
Тевтонская власть обернулась трудовой повинностью. В зимнем лесу жили в бараке на старой делянке. Солнце вставало в морозном ожерелье. Кряжистые ели сопротивлялись, сосны принимали гибель. Деревья живые существа, они избрали своим движением рост. Сосна движется – растет метров на пятьдесят, потом еще живет в покое: до ста лет. Так думал Арнис, клеймя раскаленным железом бревна. На свежем комле выступала прозрачная липкая смола. Зимние дни короткие и это благо людям и лошадям. В темноте лес не валят, не прижигают метки, не волокут к зимнику бревна. Часть дня Арнис переводит немцу бумажки и разговоры десятников. В теплой конторе, и этим жив: от зари до темноты в девственных сугробах он не выдержит.
По воскресеньям не работали. Далеко до Усмы и мамы – мамули. Он шел на Немецкий хутор по скользкому зимнику, желтому он конской мочи. Потом по снежной целине озера. До войны он читал скандинавские романы: герой в морозной мгле мчится на лыжах к возлюбленной. Их разлучили недомолвки, случайности и гордыня. Снег проваливается, но стремительные лыжи выносят. У Арни нет лыж, и не знает, любит ли он Ханне.
И что – любовь. После пионервожатой Янины он не прикасался к женщине. Боялся. На хуторе в большой комнате садился за стол, по скатерти вышито по-немецки «Бог накажет ленивых». Ханне ставила белую глубокую тарелку. Ел немного и засыпал на лежанке изразцовой печи. Снилось: он спит, кто-то тепло прикасается к волосам и лбу. Арни во сне извиняется, волосы грязные в лесной трухе.
По большаку бревна возили на грузовиках немецкие солдаты, не годные к строю. От них Арнис, и потом сотни раз в годы войны, слышал «Лили Марлен». Ефрейтор Бек исправлял при случае немецкий язык Арни. На губной гармонике он играл окопную грусть о любимой девушке. Расстались под фонарем у казармы, свидимся ли? Молодой душой, открывшейся тяжкому миру, Арни принял немецкую сентиментальность и фатализм «Лили Марлен». Две загадочных, мистических строки канонического немецкого текста он понять не мог:
«Из
Почва подымает меня, словно во сне».
– Не бери в голову, – сказал ефрейтор Бек. – Из землянки ОН вылез в траншею.
Ранней весной Арнис набивал грядки в огороде, когда появился отец. Советские, отступая, бросили тюрьму. Сознательные арестанты: большевики и журналисты без конвоя поплелись за Красной армией. Расстреляны, сосланы НКВД. Националисты и уголовники разошлись по домам. Отец о чем – то спорил с мамой во дворе, кричал. В дом не вошел, на Арниса внимания не обратил, не говорил с ним. Не искал рыжий ранец, забытый в другой жизни. Вскоре уехал на подводе. Более никто его не видел и не слышал о нем. Вечером мама, отстегнув русую косу и ложась в постель, заговорила.
– ОН тебе хутор отписал. Земли много, больше, чем за Ханнелоре. Теперь, если женишься, не скажут – примак. Наше место хорошее на пригорке у леса. Мы там жили, помнишь ли. Отца осудили, мужики нас прогнали. Забылось все. Темные мы хуторяне.
– В лесу жила одинокая рысь. Однажды я ее видел.
Война, обернувшись вокруг себя, снова накатывала на латвийскую землю.
«И опустошу Я землю вашу, и изумятся ей враги ваши, поселившиеся на ней. А вас рассею между народами и обнажу вслед вам меч, и будет земля ваша пуста, и города ваши будут руинами».
Арнис счел, безопасней станет на хуторе, и поселился с мамой там, откуда они ушли много лет назад. Весной подсохла дорога. Он пошел на Немецкий хутор. Узнал знакомый ельник и безымянную речушку, убегавшую в лес. Следы запустения были повсюду, некому работать на хуторах. Гросмутер, старая хозяйка, умерла. На столе в большой комнате все та же скатерть с вышитым по-немецки «Бог накажет ленивых». Альбом в роскошном переплете и с замочком – когда-то девочки обменивались стишками и киноактерами, в ожидании любви. Шея и губы Ханнелоре пахли свежо и пряно. Нижнего шелкового белья Арни и представить не мог. Все было предопределено, когда он дергал Ханне за косички, и должно было свершиться за праздником конфирмации. Они легли в постель.
– Наконец-то, сказала Ханне. – Мы могли заняться этим много лет назад. Сделай нам ребенка.
– Мы не обсудили цвет свадебного платья.
– Фиолетовое с серым, шлейф понесут две маленькие девочки. Несбыточные сны, надо бы родиться раньше… или на другом берегу.
Они были счастливы целую ночь. Наступила пронзительная, отрешенная, сладкая ясность. Рассказал об отце, маме и Милде, и почему он был зачат и родился. О неразрешимом страхе повторить отца. (Слова «комплекс» Арнис не знал. Оно и не употреблялось. Жили без комплексов). Как не смог… с Яниной и прятался в вагонном туалете.
Утром Ханне подоила корову. Они снова разделись и пили теплое от вымени молоко.
– Давай поженимся, Ханне. Komm mit. Пойдем вместе.
– Некому заказать свадебную шляпку.
– Если победят немцы, останешься немкой. При русских будешь латышкой.
– Немцы не победят. Зря ОНИ полезли в эту страну.
– Арнис исправный, податливый, послушный латыш – думала Ханнелоре.
– Ищет, под чью бы руку лечь и задрать штаны для порки.
– Белых ног рижской девки Янинки испугался, сказала. – Вы… ты ее, пришел бы за мной до войны.