Кризис среднего возраста
Шрифт:
– ...И целовать эти глаза... Такие сейчас испуганные. Почему?.. Такие красивые, серые, ясные... Чтоб никогда ты больше не плакала, моя девочка... Чтобы никто не посмел тебя обидеть... И губы твои как мед, как прохладный нектар, как амброзия – не оторваться... Ты словно хрупкий цветок – страшно тронуть и нельзя пройти мимо... Моя женщина... я сразу понял... едва увидел твое родное лицо... Ты моя пристань... мечта... моя капелька счастья...
14
ЗОЯ
Ольга Петровна вошла в пустую темную квартиру и в сердцах грохнула об пол тяжелой
– Да что ж это за наказание Господне на старости лет! – завела она горестную песню, которую позволяла себе исполнить только в полном одиночестве. – В собственном доме ни вздохнуть, ни охнуть! Сутки отмудохаешься, доползешь до родного порога, ни тебе поспать толком, ни пожрать, ни покакать, пока всю ораву не обиходишь. Тарелки за собой никто не вымоет. Стакан они тебе подадут на старости лет – держи карман шире. Они сначала всю кровь высосут...
Она включила на кухне свет и громко вскрикнула – Зоя сидела за столом, как восковая кукла, и смотрела перед собой пустыми глазами.
«Ушел! – догадалась Ольга Петровна. – Ну и слава Богу! Слава тебе, Господи!»
А вслух сказала:
– Ты чего, дочка, в темноте сидишь? Сумерничаешь? О чем задумалась?
Зоя медленно повернулась. Лицо исказила уродливая гримаса.
– Ну что, теперь ты довольна? Конечно, довольна! Получила что хотела! Ведь это из-за тебя он ушел. Ты его прогнала! Все для этого сделала. Шныряла по дому со зверским лицом, шипела как змея.
– Ну спасибо тебе, дочка! – в пояс поклонилась Ольга Петровна. – Приложила мордой о стол – нашла виноватого. А то бы он у нас тут прижился, если бы не я. Ты сама-то в это веришь?
– Господи! – заплакала Зоя. – Что во мне не так? Почему меня все бросают?
– Да все в тебе как надо, – в сердцах отмахнулась Ольга Петровна. – Просто ты, словно дитя неразумное, хватаешь чужие игрушки. Чужие, Зоя! А чужое рано или поздно приходится возвращать. Или уж так дорого за него платить, что не приведи тебе Господи.
– Лешка был ничей.
– Лешка! Вспомнил пень, как березкой стоял. Он-то, может, и ничей, только ведь и не твой.
– Почему же?
– Да потому же. Не любил он тебя нисколечко. Просто взял, что дают. А с нелюбимым жить – хуже тюрьмы. Вон хоть нас взять с твоим отцом. Он-то меня обожал, надышаться не мог. «Оленька, Оленька!» А я за него пошла, потому что замуж мечтала выскочить. Ну как же? Все подружки парами, только я одна. Думала, стерпится – слюбится. А того не учла, что с этим ненужным мне человеком придется каждую ночь в постель ложиться. И ведь, по сути дела, он меня насиловал, потому что все его прикосновения были мне противны до слез, до отвращения. А как не дашь? Муж! Имеет полное право. И до того я его возненавидела – хоть волком вой. Смотреть спокойно не могла. Поверишь, утром на работу бегу, вижу – на остановке стоит, так я за углом пряталась, пережидала, когда уедет, чтоб только на рожу его поганую не глядеть. Вот как он меня раздражал.
И оба мы на стороне искали то, чего дома обрести не смогли. Может, он поэтому и пить начал. А пьяный да нелюбимый – это такой коктейль... И так мне на ту пору тошно было – жить не хотелось. Ноги сами мимо дома несли. Ты, я знаю, всегда мне в вину ставила, что я тебя отца лишила. Для тебя-то он, хоть ссаный, хоть сраный, все равно отец, я понимаю.
А вот ты, я думаю, понимала на подсознательном уровне, на нас с отцом наглядевшись. Потому и Артему по морде дала перед самым алтарем. Все в тебе противилось этому браку. Не любила ты его. И сейчас не любишь. Страшно тебе, одиноко, горько, что не выпало бабьей счастливой доли. Но ведь, Зоя, это только в песне поется, что кто ищет, тот всегда найдет. А в любви искать – только портить. Всю себя истратишь, в грязи изваляешься, а толку не будет. Эти встречи случайны...
– Ерунду ты городишь! Как же тогда узнать, что это та самая встреча?
– Да ты в постель-то так сразу не прыгай! Походи с человеком, пообщайся, подумай. Ты ведь не унитаз, чтобы в тебя каждый спустить мог. Да и кому ж они интересны, такие бабы? Хуже проституток. Те хоть на хлеб зарабатывают, там все по-честному. А эти из чистой похоти. Как платок одноразовый – высморкался и бросил. Тебе это надо?
– Да что ты мне мораль-то читаешь?!
– А что тебе читать? Сказки Андерсена? Когда ты губишь себя, разрушаешь...
– Можно подумать, что ты свою жизнь так идеально устроила, что теперь имеешь моральное право...
– Вот потому-то и знаю, о чем говорю. Много я, Зоя, шишек себе набила. Да только кого они остановят, чужие шишки? Кого научат? То-то и оно...
– Ну хорошо. Допустим, ты права. А как тогда Леня вписывается в твою теорию? Ведь мы любили друг друга, ты знаешь. Разве это был не мой человек?
– Нет, Зоя, не твой.
– Ты сама себе противоречишь!
– Леня был больным человеком. Душевнобольным. С инвалидом, с калекой жить можно. А эти – особая статья. Здесь нужно в жертву себя принести. Вот как мать его, Кира Владимировна. Отец-то в сторону ушел, стеной отгородился. А она жизнь свою на него положила, на сыночка единственного. И несла свой крест безропотно. А разве ты, Зоя, готова была к такой жертве? Не твой это был удел – подвижничество. Ты ждала от него совсем другого – нормальной семьи, ребенка, мужского надежного плеча. А пришлось тянуть совсем другую лямку. И ты ее тянула до самого конца, не бросила, не предала – хвала тебе и честь. Но вот этой своей загубленной жизни и разбитых надежд простить не смогла. И судить тебя за это рука не поднимется.
А на чужих слезах, Зоя, своего счастья не построишь. Это я про Артема. На то они и банальные истины, что жизнью многократно проверены. Ушел он, и слава Богу. А обратно придет – не пускай. Тебе и так за свой грех вовек не расплатиться.
– И что же мне теперь, крест на себе поставить?
– Да Бог с тобой, дочка, – заволновалась Ольга Петровна. – Как мы с тобой жить-то станем! Лучше прежнего! Найдешь себе работу, у тебя есть подруги... – На этом слове она будто споткнулась. – Покаяться тебе надо перед Аней. Помирись с ней, сними грех с души.