Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Дядя Вася, которому я приходился внучатым племянником, был добротным живописцем. Его призвание — натюрморты с дичью, рыбой, полевыми цветами, которые он привозил из лесов и с озер Подмосковья. Но деньги платили не за это. Закупочная комиссия Союза художников была щедра в оплате только портретов. И не всех, а лишь портретов вождей.
Дяде Васе повезло — в галерее созданных им полотен не было ни одного из тех, кто был признан врагом народа. Он писал в основном портреты Ленина и Сталина. Поэтому заказы не кончались.
Никто ему,
И вот надо же — случилась незадача с сапогами. Портрет Сталина он делал под заказ и закончил к 7 ноября. Но комиссия по закупкам почему-то не собралась. А через три недели началась война с Финляндией.
Теперь, когда комиссия снова стала заседать, оказалось, что хромовые сапоги на Сталине — неверно. Нужны яловые, походные. Деньги не заплатили. Велят переделывать.
Дядя Вася листал альбомы, перебирал фотографии. Нигде не было Сталина в яловых сапогах.
— Ну что тебе, трудно нарисовать им то, чего они хотят? — вносила свое понимание ситуации жена художника, тетя Фаня. — А иначе он так и останется всю жизнь у нас в комнате стоять.
Дядя Вася вздыхал, смиряясь со своей участью. Он отложил в сторону открытки, которые не помогли поискам нужных сапог. Вытащил откуда-то мешок с охотничьим снаряжением, достал свои болотные сапоги, поставил их на табуретку. И, глядя на них, стал «переобувать» Сталина.
Работая кистью, он вел со мной тихую беседу. Говорил медленно, должно быть, чтобы слова не мешали движению руки.
— Вот, видишь, как трудно все угадать. Где какие сапоги нужны? А кто знал, что будет война с Финляндией? И так всегда — думаешь одно, а выходит другое.
Набрасывая контур первоначально левого ялового сапога, дядя Вася погрузился в воспоминания:
— Мы вместе с твоим дедом иконы писали, церкви расписывали. Только прямо скажу — у него не все получалось. В церквах он только «студень» мог расписывать. Ты чего смеешься? «Студнем» у нас ручки и ножки у ангелов называли. Это — твой дед расписывал. А лики изображать — мое дело. Ведь мою «Юдифь» единственную от Строгановского училища на выставку в Лондон отправили. Еще до мировой войны.
Дядя Вася отошел от полотна. Сталин теперь был в двух разных сапогах. На левой ноге — тяжелый и грубый походный, яловый сапог, на правой — мягкий, командирский. Весь портрет от этого получился какой-то неуклюжий, скособоченный.
— Конечно, хромовый сапог лучше, — прервал художник свои раздумья. — Ни за что не стал бы его переобувать, но и так теперь нельзя оставить. А ты никому не говори, что видел его таким недоделанным. То есть в разных
— А чего тут такого? Какая разница? — удивился я.
— Разница большая. Только она не на портрете, а на нас с тобой скажется. Собственных сапог можешь не сыскать.
Он стал быстро набрасывать контур второго ялового сапога.
— Вон как с твоим дедом получилось. Живопись у него шла хуже, зато он свое дело завел. У него сорок мастеров иконы писали. Оклады из серебра делали. Потом — бац, революция. И где он сейчас? В Калязине. На лесопилке.
— А чем плохо жить в Калязине? — опять настало время для моего несмышленого удивления. — Там Волга.
— Волга-то там течет. Но только это за сто первым километром. Твои родители и повезли ему гостинцы к Рождеству, то бишь к Новому году. Да разве это гостинцы? Просто еда. Хорошо еще, что твой дед жив остался.
Дядя Вася помолчал, обдумывая то ли новую линию сталинского сапога, то ли общую судьбу. Потом продолжил тихую речь:
— А я как писал лики, так и продолжаю их писать. Конечно, теперь не ангельские. Да и «студня» меньше, потому что ноги-то обутые, не то что у ангелов — голые.
Незаметно, за разговором, художник придал сапогам на портрете новые очертания, они стали более тяжелыми, вроде бы передающими тяготы трудных военных дорог. От этого и вся фигура выглядела менее парадной. Но теперь неуместен был на портрете лукавый прищур.
— Вот так, — вздохнул дядя Вася, — надеешься, что перемены коснутся только одного, а меняется все вокруг.
Он долго мешал кисточкой краски, находя какой-то видимый ему одному тон. Сделал несколько мазков на брюках, на кителе. Потом еще поколдовал над краской, положил едва заметные тени на щеки, чуть сдвинул Сталину брови. И на портрете оказался совсем другой человек.
— Смотри, — сказал он мне, — вот к чему ведет смена сапог. Правда, если менять не нам с тобой, а ему! И долго ли мне теперь яловые сапоги выписывать?
— А ты как хочешь, так и делай, — сорвался у меня простой совет.
— Моя бы воля, я вообще бы его босиком пустил.
— Как ангела? Но ангелы с усами не бывают.
— И то верно. Такие ангелы не бывают, — согласился художник.
Быстрота, с которой поменялся образ Сталина и мог еще больше поменяться, если бы дядя Вася вместо сапог нарисовал голые ноги, потрясла меня.
Как же так? Значит, на открытках, в газетах, журналах могут напечатать Сталина совсем другим? Какой же Сталин на самом деле? И кто решает, каким ему быть? Неужели закупочная комиссия, которая не приняла Сталина в хромовых сапогах? Что же получается — закупочная комиссия главнее Сталина? А дядя Вася сказал, что в комиссии — остолопы. Значит, эти остолопы и решают, каким печатать Сталина? Неужели Сталин их слушается? Что же лучше — быть Сталиным или в закупочной комиссии заседать? А может быть, лучше писать портреты, как говорил дядя Вася, лики изображать?