Кронпринцы в роли оруженосцев
Шрифт:
Пришла шифротелеграмма из Улан-Батора от советского посла в ту пору в Монголии В.М. Молотова, выведенного незадолго до этого из руководства КПСС за ан-тихрущевские действия и потому всячески доказывавшего свою лояльность официальному курсу Москвы.
Молотов сообщил, как успешно и с большим политическим подъемом прошел пленум ЦК Монгольской Народно-революционной партии, который единодушно осудил ревизионистскую программу СКЮ.
Сразу после пленума, писал посол, его пригласил руководитель монгольских коммунистов Ю. Цеденбал, который просил передать личные заверения Хрущеву в верности Монголии марксистско-ленинскому
В заключение беседы с послом, сообщал Молотов, Цеденбал передал его доверительную просьбу советским товарищам прислать один экземпляр югославской программы на русском языке, чтобы он мог прочитать ее и глубже разобраться в их заблуждениях, а значит, еще более аргументированно участвовать в полемике с использованием доводов из монгольской действительности.
Меланхоличный тон, которым была передана просьба монгольского лидера, спокойное восприятие послом этого обращения свидетельствовали об обыденности ситуации. И Цеденбал, и Молотов, и те советские руководители, которым адресовалась телеграмма, полагали нормальным прежде всего убежденно заявить о единстве взглядов, а уж потом подумать о том, к чему это относится.
Читая в ту пору по долгу дипломатической службы шифротелеграммы посла в Улан-Баторе, я так и не увидел сообщения о том, что Цеденбал получил ревизионистскую программу СКЮ. Скорее всего, никто не стал «распространять» эту вредную литературу. Впрочем, у меня есть большие сомнения и в том, что ее читал сам инициатор осуждения — Н.С. Хрущев. Достаточно и того, что он был убежден в своей правоте и хотел, чтобы другие убеждали его в том же.
С тех пор прошло много лет. Сменилось множество вождей. Задумываюсь подчас, почему в памяти отчетливо отложился столь незначительный фрагмент дипломатической переписки. Неужели потому, что неизменная формула: правитель прав — звучит всегда убежденно, но не во всем убеждает?
И У ПРЕМЬЕРОВ БЫВАЮТ НЕДУГИ
Руководители, стоящие на трибуне, принимающие парады и рапорты, кажутся лишенными недостатков.
Дистанция между правителем и обществом, помноженная на почитание власти, превращает правителей в подобие героя с лубочной картинки — красив, розовощек и без недостатков.
Такие представления опрокидываются дурной политикой. Ну и, конечно, более близким общением, если на то представится случай.
У меня идеалистическое представление разбилось при таких обстоятельствах: я переводил разговор, который вел с делегацией одной из арабских стран советский премьер-министр Булганин.
Это были давние времена первых лет хрущевской власти, когда вообще кремлевские начальники казались небожителями.
Перевожу не очень громко, чтобы было слышно сидящему рядом премьеру. Но замечаю, что он не реагирует на вопросы и реплики, которые, казалось бы, нельзя оставить без ответа. Ну, думаю, наверное, руководитель и должен быть таким «непроницаемым». Поэтому продолжаю переводить в прежней манере.
Вдруг ко мне сзади подходит шеф протокольной службы и почти не наклоняясь, достаточно громко говорит: «Переводите громче, Николай Александрович глуховат на левое
Но никто из присутствующих на это не обратил внимания, видимо, будучи занят не только чужими, но и своими недостатками.
С тех пор, когда смотрю на торжественные церемонии или другие слагаемые политической хроники, думаю: этот глуховат, или подслеповат, или у него что-то еще там не в порядке?
ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО — ИЛЬИЧ!
При Сталине про Сталина было мало анекдотов. За них сажали.
При Хрущеве эта форма народного творчества расцвела таким пугающим цветом, что «анекдотчиков» стали отлавливать и осуждать как клеветников и очернителей нашей действительности.
Хотели было и при Брежневе развернуть ловлю сочинителей и распространителей анекдотов. Но их было так много, что совладать с этим оказалось невозможным.
Главным героем анекдотов стал сам Брежнев. Видимо, эта личность и ее деяния не могли восприниматься только серьезно и требовали иронического осмысления. Первый анекдот появился сразу же, как возник вопрос — какими словами величать нового начальника.
Говорят, что кто-то из приближенных спросил об этом его самого. Дескать, вождя всех народов называли «товарищ Сталин», Хрущева — «дорогой Никита Сергеевич», а к вам-то как обращаться? Брежнев подумал малость и ответил без затей: «Зовите меня просто — Ильич!»
Потом, когда стали переписывать книги про прошлое, выбрасывая из них все конкурирующие с Брежневым имена, люди стали говорить, что история СССР — это жизнь от Ильича до Ильича.
ОТРЕДАКТИРОВАННЫЙ БРЕЖНЕВ
Практически все записи бесед и переговоров высших советских руководителей рассылались для ознакомления членам политбюро и секретарям ЦК КПСС.
Эти записи тщательно редактировались в секретариатах соответствующего участника переговоров. Смысл редактирования всегда был один и тот же: чтобы «наш» начальник выглядел хорошо, по крайней мере, умнее «их» представителя.
Насколько известно, также редактировались и записи переговоров с иностранными участниками. Поэтому если сличить, допустим, польские и советские записи одних и тех же бесед, то может создаться впечатление, будто на бумаге запечатлены совершенно разные встречи.
Особенно тяжело обстояло дело с записями бесед Брежнева. Причем, как ни странно, не на втором этапе его руководящей деятельности, а в начальном.
После того, как Брежнев перенес тяжелейшее заболевание, его участие в переговорах сводилось к зачитыванию подготовленных памяток. Поэтому редактирование записей того, второго периода носило скорее косметический характер.
Сложнее было в начальном периоде правления Брежнева. И тогда тоже к каждой беседе готовились памятки. Это были подчас большие документы — с десяток страниц, хотя обычный стандарт короче, три-четыре машинописных страницы.