Кровь и почва русской истории

Соловей Валерий Дмитриевич

Однако формулировка «относительно высокое значение» носит туманный характер: высокое относительно чего? Западных стран, развивающихся стран, Африки, самое себя в недавнем прошлом? В России все отмеченные переменные имеют довольно высокое значение. Правда, несколько лет тому назад они были еще выше, однако революционного взрыва не произошло.

Применение к России оппозиции «государственный кризис – революция» дает следующие результаты. Подавляющее большинство независимых экспертов (а ex officio и немалая часть, находящихся на госслужбе или вынужденных демонстрировать корпоративный оптимизм) считает серьезный кризис в России высоко вероятным

и даже неизбежным. Присутствует даже некоторый налет фатализма, питающегося, вероятно, ощущением нездорового характера российского развития и цикличности истории.

Аналитические расхождения касаются оценок запаса прочности государства, масштабов и глубины предстоящего кризиса. Большинство экспертов оценивает горизонт стабильности в 2-5 лет и полагает, что развивающийся кризис довольно быстро примет системный и общенациональный характер. Некоторые популярные аналитические сценарии с впечатляющим реализмом живописуют, как в один далеко не прекрасный день мы с изумлением увидим пустую казну, отказ государства от своих социальных обязательств, распад социальной инфраструктуры и апеллирующие к народным массам, передравшиеся между собой элитные группировки.

Как правило, подобные сценарии опираются на анализ экономических и финансовых факторов в контексте идеи экономической цикличности. В духе библейской метафоры они полагают, что семь тучных коров в России сменятся семью тощими. И при этом уверены, что у российского «фараона» нет в запасе своего прозорливого и рачительного Иосифа.

В отношении же перспективы революции экспертное сообщество занимает агностицистскую позицию[287]. Но так ли она оправдана? Ведь потенциальный кризис фактически может оказаться революцией. Почему? Теоретически системный и общенациональный кризис предполагает значительную революционную ситуацию. В контексте же неотвердевшего в России постреволюционного порядка (или, другими словами, не завершившейся революции), кризис, потрясший его основы, поставивший их под сомнение, объективно окажется новой революционной волной. Ее динамика, характер, глубина, уровень насилия и др. - остаются открытыми вопросами, на которые сейчас можно отвечать только гадательно. 

Тем не менее рискну высказать несколько предположений насчет потенциального революционного кризиса. Во-первых, главенствующее значение для его возникновения и развития будут иметь не финансовые и экономические факторы, а морально-психологическое состояние общества и элит. Финансовый кризис – спичка, состояние умов – хворост. Высох он или нет?

Почти треть населения страны (32,5 %) выражает готовность к революционным методам действий для создания более справедливого и эффективного общественного строя. Правда, число людей, предпочитающих эволюционные изменения революционным, несколько больше (40,4 %)[288], но ведь вопросы революции никогда не решались голосованием и формальным соотношением голосов. Хотя потенциально революционная позиция этой трети населения не вылилась в актуальные политические действия, само существование значительной и радикально настроенной группы населения свидетельствует о глубинной нестабильности отечественного общества. Для массы людей идея революции не табуирована культурно и приемлема психологически. Выльется ли подобная готовность в революционную стихию? Это как раз зависит от того, найдутся ли у революционной пехоты вожаки и сложится ли революционная констелляция, где одним из главным факторов всегда оказывается поведение элит.

Готовы ли они консолидированно тушить революционный пожар или же разбегутся в разные стороны при первых искрах? Во всех предшествующих революционных кризисах разбегались, но такое поведение не обречено повторяться.

Во-вторых, социальный аспект революционного кризиса будет неразрывно переплетен с национальным, точнее, с русским этническим. Ведь главный социальный вопрос современной России – русский

вопрос. Русские составляют социально подавленное и этнически ущемленное большинство страны, социальное и национальное измерения в данном случае совпадают. Характерно, что наибольший негативизм в отношении статус-кво демонстрируют как раз левые и националистические настроенные граждане, революционная готовность которых о выше среднего по стране уровня[289].

В-третьих, до сих пор русские революции совпадали с мировыми (или общеевропейскими) системными кризисами. Судя по тревожной глобальной динамике, не станет исключение и новая революция.

В-четвертых, новая волна русской революции окажется революцией низкой интенсивности. По своему физическому и морально-психологическому состоянию наше общество способно на бурные разовые выплески напряжения и агрессии, но не на устойчивую вражду и длительную гражданскую войну. Вспышки погромного насилия, массовые акции протеста, дезорганизация хозяйственной и общественной жизни - да, идущие друг на друга классы и армии - нет. Совсем без кровопускания вряд ли удастся обойтись, но рек крови быть просто не может. В этом смысле витальная слабость русского народа выступает ограничителем масштабов и глубины революции, в частности революционного насилия.

Однако эта же слабость ставит под сомнение возможность успешного выхода России даже из революции низкой интенсивности. Новая Смута происходит в ситуации русского этнического надлома: впервые за последние пятьсот лет русские перестали ощущать себя сильным, уверенным и успешным в истории народом. Это означает драматическое уменьшение шансов России и русских на повторную «сборку» после очередного приступа Хаоса. Мы не только не знаем, что же «будет с Родиной и нами», но вообще не можем быть уверены, что после новой революционной волны Родина и мы останемся. Что ж, это «рожденные в года глухие пути не помнят своего», а на нашу участь выпало другое. Что именно – увидим.

Глава 7. Не Запад. Не Восток. Не Евразия

(О цивилизационной идентичности России)

 Значение и беспрецедентные размеры влияния Запада на русскую историю бесспорны, хотя оценки этого влияния остаются остро дискуссионными, простираясь в диапазоне от исключительно положительных до однозначно негативных. Парадокс в том, что приписывать максимальный характер западному влиянию склонны скорее современные славянофилы, чем западники.

Современное западничество, признавая критическую важность западного опыта для России, исходит вместе с тем из презумпции несхожести исторического опыта России и Запада. Считая взаимоотношения с Западом ключевой отечественной проблемой, западники настаивают на качественной незападности русской истории и русского менталитета, который именно поэтому необходимо перекроить по западным лекалам. Запад для них - венец человеческого развития и цивилизационная норма, Россия - в лучшем случае, прискорбное отклонение от нормы, в худшем - сущностно незападная – и в этом смысле, безусловно, самобытная страна.

Но ведь утверждение русской самобытности составляет исходный пункт русского национализма! Отечественные западники и русские националисты имеют общую отправную точку, от которой их интеллектуально-культурные и политико-идеологические траектории расходятся в противоположных направлениях, включая отношение к Западу. Для одних он цивилизационный маяк и путеводная нить истории, для других – беспощадный враг, конфликт с которым уходит корнями, по крайней мере, в XI в., а отношения обречены на антагонизм[290]. Именно в параноидальной историософии русского национализма Запад-как-Враг с неизбежностью приобретает самодовлеющее значение для русского самосознания. Тотальный противник не может не находиться в центре дум и чувств его жертв и противников.