Кровь и золото

Райс Энн

– Милая моя красавица, – прошептал я, – не смей рисковать из-за меня. Дай мне подумать, дай воспользоваться силой разума, если она еще осталась. Давай посидим в тишине.

Она заметно смутилась, но потом ее лицо застыло.

– Дай мне Кровь, властелин, – внезапно произнесла она отрывисто и поспешно. – Дай мне Кровь. Сделай меня такой, как Амадео. Сделай меня той, кто пьет кровь, и тогда у меня хватит сил привести тебе злодея. Вот видишь, я нашла выход!

Она застала меня врасплох.

Не стану говорить,

что в глубине искалеченной души я не помышлял о таком поступке – я подумал об этом, как только услышал ее рыдания, – но услышать эти слова из ее уст, вдобавок с таким воодушевлением, оказалось больше, чем я мог ожидать, и я понял, как понимал с самого начала, что такой план идеален.

Но нужно было все обдумать! Не только ради нее, но и ради меня. Когда произойдет волшебное превращение – предположим, у меня хватит сил его совершить, – как сможем мы, двое слабых бессмертных, получить в Венеции необходимую кровь и совершить долгое путешествие на север?

Оставаясь смертной, она могла бы перевезти меня к альпийскому перевалу в повозке, сопровождаемой вооруженной охраной, которую я мог бы покинуть после полуночи, чтобы в одиночестве навестить Тех, Кого Следует Оберегать.

Получив Кровь, она будет вынуждена спать рядом со мной днем, и мы оба окажемся во власти тех, кто будет перевозить саркофаги.

От боли я не мог решить, как лучше поступить.

Я не мог предпринять все необходимые меры. Мне внезапно показалось, что я вообще разучился думать, и, покачав головой, я постарался не дать ей себя обнять, чтобы она не перепугалась, осознав, каким иссушенным и жестким стало мое тело.

– Дай мне Кровь, – настойчиво повторила она. – Ведь это в твоей власти, не правда ли, властелин? И тогда я приведу тебе столько жертв, сколько понадобится. Я видела, как изменился Амадео. Он мог не объяснять. Я буду такой же сильной, правда? Отвечай, Мариус! Или скажи, как мне еще исцелить тебя, как утишить твои страдания.

Я не мог говорить. Я трепетал от страсти, от злости из-за ее возраста – из-за заговора, который они устроили с Амадео, и желание овладеть ею прямо здесь снедало меня.

Никогда еще она не представлялась мне более живой, более человечной, более естественной при всей своей радужной красоте – существом, к которому нельзя прикоснуться и пальцем.

Она отпрянула, понимая, что надавила слишком сильно. Ее голос смягчился, но не утратил настойчивости.

– Расскажи мне еще раз историю твоей жизни, – с горящими глазами попросила она. – Расскажи, как было тогда, когда ни Венеции, ни Флоренции еще не существовало, а ты уже был Мариусом. Расскажи заново.

Я метнулся к ней.

Она не могла бы спастись бегством.

По-моему, она даже пыталась бежать. Точно помню, что она закричала.

С улицы ее никто не услышал. Я схватил ее слишком быстро, а золотая комната располагалась слишком глубоко.

Сдвинув

маску набок, прикрыв ей глаза левой рукой, я впился зубами в ее горло, и по жилам мгновенно растеклась ее кровь. Сердце ее билось все быстрее и быстрее. И за миг до того, как оно должно было остановиться, я принялся яростно трясти ее и кричать на ухо:

– Бьянка, очнись!

Я глубоко рассек иссохшее твердое запястье и добрался до крови; я направил струйку крови в ее открытый рот прямо на язык.

Я услышал шипящий звук, и тут она сомкнула губы, но испустила голодный стон. Я вырвал неподатливую обгорелую плоть и еще раз вскрыл вену, чтобы дать ей напиться.

Но ей не хватало – я слишком ослаб, слишком сильно пострадал, – а тем временем ее кровь бурлила во мне, пробивая путь сквозь сгоревшие испорченные клетки, где прежде кипела жизнь.

Снова и снова я прокусывал изуродованное закостеневшее запястье и прижимал его к ее рту, но так ничего и не добился.

Она умирала! А всю кровь, что она отдала мне, поглотило мое тело.

Чудовищно! Невыносимо смотреть, как жизнь моей Бьянки угасает, словно свечка. Было отчего лишиться рассудка.

Я немедленно поплелся к ступенькам, невзирая на боль и слабость, собрав все силы рассудка и сердца, и, поднявшись, отворил бронзовую дверь.

Оказавшись наверху, на набережной, я позвал гондольера:

– Скорее сюда! – И вернулся в дом, чтобы он последовал за мной, что он и сделал.

Не прошло и секунды, как я напал на бедного, ни в чем не повинного человека и выпил его кровь до капли, а потом, не в силах даже дышать от удовольствия и разлившегося по телу тепла, я вернулся в золоченую комнату, где оставил внизу у лестницы умирающую Бьянку.

– Вот, Бьянка, пей, у меня прибавилось крови, – сказал я ей на ухо, снова прижимая к ее губам рассеченное запястье. На сей раз крови было достаточно, она свободно лилась – не потоком, конечно, но уверенной струей; рот Бьянки сомкнулся, и она принялась вытягивать кровь из моего сердца.

– Да, пей, Бьянка, пей, милая Бьянка, – говорил я, а она отвечала мне вздохом.

Кровь поработила ее нежное сердечко.

Темное ночное путешествие только начиналось. Я не мог отправить ее на поиски жертв! Ритуал еще не завершился до конца.

Склонившись от слабости, словно горбун, я отнес ее в гондолу, вздрагивая от боли при каждом медленном, неуверенном движении.

И, усадив ее на подушки, бледную и красивую как никогда, наполовину очнувшуюся и способную ответить мне, я взялся за весло.

Сквозь густой туман, окутавший каналы, я направился в мрачные кварталы Венеции, в тускло освещенные места, изобилующие головорезами.

– Проснись, принцесса, – сказал я, – мы прибыли на поле битвы и очень скоро увидим врага. Тогда-то и начнется безмолвная война, которую мы так сильно любим.