Кровавая графиня
Шрифт:
Он медленно приближался к Анне, а та стояла точно каменная. Опомнилась она лишь тогда, когда он был уже на расстоянии одного прыжка от нее.
Она поняла: настал ее последний час. Да, один из них должен исчезнуть. Так пусть это будет Фицко! Сжав изо всех сил ручку мотыги, она размахнулась, чтобы ударить его по голове. Когда орудие засвистело в воздухе, толпа вскрикнула. Но горбун поймал мотыгу у самой головы, вырвал ее из рук женщины и прорычал:
— Прежде чем я размозжу тебе башку, признайся, кто отравил
— Ты, ты! — завизжала она, в отчаянии озираясь, куда ей податься. И вдруг ее осенило. В конюшню! Только туда! Встанет у самой двери, а пока он будет искать ее во тьме, вышмыгнет и прихлопнет дверь — горбун снова окажется в ловушке.
Едва она успела нырнуть в конюшню, как мотыга врезалась в косяк точь-в-точь на уровне ее головы и взорвала мертвенную тишину пронзительным лязгом.
Горбун, словно раскусив умысел Анны, остановился на пороге конюшни и позвал ближайшего гайдука:
— Запри за мной дверь!
И только потом вошел и вытянутыми руками стал шарить в темноте. Анна с затаенным дыханием вжималась в стену, слушая бешеный стук собственного сердца.
Она напряженно следила за направлением шагов Фицко, а чувствуя, что он приближается к ней, бесшумно пятилась, точно ласка.
Снаружи все обратились в слух: поначалу ничего не было слышно, но вскоре прозвучал победный возглас горбуна:
— А, вот ты где, мерзавка!
Потом они услышали шум борьбы, падение тел, неразборчивые выкрики, выдававшие злобу Фицко и смертельный страх Анны.
Минутой позже снова наступила тишина. Горбун одной рукой крепко сжимал ноги Анны, а другой — ее горло. Она была целиком в его власти и осознавала, что спасти ее может одна только мольба.
— Пожалей, Фицко, — смиренно взмолилась она, — и я всегда буду исполнять любое твое желание. Любой твой приказ!
— Так я тебе и поверил, хитрая ведьма! — зашипел горбун. Их разговор был недоступен и самому изощренному слуху.
— Ради Всевышнего, сжалься надо мной!
— Не верю и тебе, — процедил он сквозь редкие черные усы, — и все же дам тебе еще одну возможность. Если ты прилюдно признаешь, что сама хотела отравить пастора и погубила Вихря, обещаю сохранить тебе жизнь.
Дверь отворилась, и любопытные отступили подальше, чтобы не оказаться рядом с горбуном.
— Теперь послушайте, люди, кто отравитель! — воскликнул он голосом, исполненным достоинства. И, слегка зажав глотку женщины, прошипел: — Говори, Анна Дарабул!
— Признаюсь, что хотела отравить пастора и Вихря тоже я отравила. А вину хотела свалить на Фицко…
Анна Дарабул прохрипела это как можно громче, но сообразила, к каким последствиям приведет прилюдное признание, которое спасает ее лишь от немедленной смерти. Она отчаянно завизжала, пока горбун снова не сжал ее горло.
— Вы слыхали? — крикнул он.
— Слыхали, — прогудел ответ.
—
Охваченная смертельным ужасом, чувствуя дыхание смерти, она попыталась еще что-то сказать, но Фицко стал ее душить. Стиснув зубы, он сдавил ей горло и злобно следил, как синеет ее лицо, как вылезают из орбит маленькие глазки и из морщинистого, кровью налитого беззубого рта вываливается язык.
— Вот сейчас один из нас и исчезнет, чертова ведьма! — тихо прозвучали напутственные слова горбуна.
Безмолвно и недвижно смотрели люди, как человек убивает человека. Ни в ком не было ни следа жалости. Лишь дети кричали и плакали. Возможно, только они и ощущали, какое в эту минуту совершается злодеяние.
Позади толпы стоял Павел Ледерер и терзался сомнениями: следует ли ему упреждающим окриком остановить Фицко или бездеятельно наблюдать, как в чахтицком замке одним злодеем становится меньше? Что ж, пусть сгинет!
Сегодня она, завтра остальные — заодно со своей госпожой!
— Все, скапутилась! — крикнул наконец Фицко и поднял Анну вверх, словно ворох тряпок. Потом добавил: — А вам советую держать язык за зубами. Не трезвоньте про это дело. Скажите мне спасибо, что избавил вас от этой бешеной бабы, которая однажды всех нас могла отправить на тот свет. А теперь проваливайте: близится полночь, час духов, и Анна — свежая покойница может пожаловать к вам в виде привидения. Ха-ха!
В один миг двор опустел, лишь Павел Ледерер стоял, привалившись в задумчивости к стене.
Горбун отнес Анну в конюшню и, точно бревно, бросил ее на мертвого коня. И хохотнул на прощание: «Со святыми упокой!» Потом вытер руки, будто хотел стереть с них налипшую грязь. Выйдя из конюшни, заметил Павла Ледерера, подбежал к нему.
— Спасибо тебе, приятель! — восторженно воскликнул он. — Сегодня ты доказал, что ты настоящий друг. Спас меня от верной смерти.
— Не стоит об этом.
— Но объясни, как это тебе удалось прийти в самую подходящую минуту, чтобы спасти меня?
— Видишь ли, что-то не спалось, — Павел принуждал себя говорить душевным тоном, хотя чувствовал неудержимое отвращение, ибо в приливе благодарности Фицко жал ему руку, — и я вышел подышать свежим воздухом. Вдруг вижу, ты с оглядкой крадешься к стойлам. Я знал, что идешь к Вихрю, чтобы покончить начатое дело. В эту минуту из людской тенью скользнул кто-то, и едва ты скрылся в конюшне, пробрался туда и стал следить за тобой. И я тогда подкрался к стойлам и стал тоже смотреть. Когда Анна выбежала и устроила переполох, я выпустил тебя, а дверь снова запер на засов. Да, что верно, то верно: вмешался я вовремя.