Кровавая графиня
Шрифт:
— В самое время, ха-ха-ха!
И он, подскочив, обнял Павла и прижал его к своей полосатой впалой груди — от отвращения у Павла мороз по коже пошел.
Они завернули за угол конюшни, там Фицко натянул на себя рубашку и ментик, которые в спешке тут сбросил с себя. Одновременно он продолжал рассыпаться в благодарности:
— Слушай, приятель, я у тебя в долгу и хочу вернуть тебе деньги, которыми ты со мной поделился, а в будущем любое вознаграждение оставишь себе целиком. Обещаю тебе, что таких вознаграждений будет изрядно, потому как я всегда буду лить воду на твою мельницу.
Павел
И потом, учти, — продолжал Фицко, — я уже и на твоего отца не могу злиться.
— Что ты сказал? — перебил его Павел с деланным удивлением. — Ты знаешь моего отца? Тебе пришлось иметь с ним дело?
— Ради тебя я прощаю твоего отца. Я никогда не знал, что такое отец, но, думаю, если бы я продолжал ненавидеть твоего родителя и собирался бы ему мстить, дружба моя была бы неискренней. И знай: я прощаю в первый раз в жизни.
— А где мой отец?
— Не знаю. Правда не знаю, где он. Но обязательно разузнаю. И не ради него самого, а ради девушки, которую он взял под свое крыло. Кто эта девушка? Красотка Магдула Калинова, сестра разбойника, которую я столько же люблю, сколько ненавижу ее брата.
— А что ты собираешься с ней делать?
— Взять ее в жены, — лицо горбуна омрачилось, смех застрял в горле, — а не получится…
Павлу с трудом удалось скрыть ужас при виде рук Фицко, хватавших воздух искривленными пальцами, точно они уже сжимали невидимое горло… Он чувствовал невыразимое отвращение к нему, да и к себе, сумевшему снискать дружбу этого злодея. Ему казалось, что он оскверняет себя этой дружбой, хотя знал, насколько она притворна и служит лишь благородной цели.
Пойманный с поличным
Павел Ледерер вернулся к себе в удрученном состоянии. Будущее страшило его: долго ли ему удастся, прикрываясь дружбой с Фицко, сохранять связи с лесными братьями и уведомлять их обо всем, что творится в замке? А как отомстит ему Фицко, узнав, что он предавал его, хотя тот считал его другом?
В людской Фицко нашел Дору, Илону и кое-кого из челяди. Они оживленно обсуждали случившееся. Все были уверены, что Вихря отравил Фицко, но об этом никто не обмолвился. Случай с Анной был для них достаточным предупреждением.
Когда горбун вошел, все замерли.
— Теперь, Дора, ты уже знаешь, что сообщить госпоже?
— Сообщу, как ты скажешь…
— Передай ей, что Вихря отравили и что я, возмущенный этим неслыханным душегубством, ту же на месте и задушил злодейку.
— А что с капитаном?
— О нем сообщи только, что он исчез, и скажи, что его исчезновение — самая большая загадка, потому что о причинах, вынудивших его к этому, нет ни у кого ни малейшего понятия.
— А если она спросит, что люди об этом говорят?
— Скажи, что ничего не говорят. И еще, Дора: в Пьештянах не забудь остановиться в трактире «У трех зеленых лип». Напомни трактирщику, чтоб не спускал глаз с кастеляна, и пусть даст знать, что тот делает, к чему готовится, почему лечится на чудодейственных водах и зачем ему вдруг понадобились здоровье, молодость и сила.
Потом Фицко направился к слесарю и постучал в его окно.
— Павел, спишь?
— Нет, не сплю.
— Мне нужна твоя помощь.
— Умею.
— Есть под рукой бумага, чернила и ручка?
Павел Ледерер поставил на стол чернильницу, развернул бумагу и наточил перо.
— Кому собираешься писать письмо?
— Не милашке, вовсе нет. У меня еще не было такой подружки, чтоб умела читать. Ни о чем не спрашивай, скоро и так все узнаешь и немало удивишься. Во всем мире об этом, кроме меня, будешь знать только ты. Стало быть, пиши: «После долгих лет труда, по трезвом размышлении, я пришел к выводу, что воровать — куда лучшее ремесло, нежели служить сторожем чужого добра и ловцом грабителей. А посему на этом месте вы найдете лишь письмо со всем моим жизненным опытом, за который я вознаградил себя содержанием этой замечательной шкатулки». Так, этого хватит. А теперь еще подпись.
Павел Ледерер старался изо всех сил, чтобы у него, пока он писал, не дрожала рука. Он не знал, в какую шкатулку, должно быть вложено это письмо, но понимал, что становится орудием преступления. Что ему делать? Разорвать написанное и отказаться от своего участия в загадочном и явно преступном замысле Фицко? Но сделай он это, он лишится доверия горбуна: порядочный человек, желающий иметь чистые руки, заслужит лишь его презрение и ненависть. Тогда в замке ему уже нечего будет делать. Тут же мелькнуло и опасение, что Фицко, если захочет однажды убрать его, запросто свалит это преступление на него. Ведь Павла легко уличить его же собственным почерком.
— А за кого я должен расписаться? — спросил он спокойно.
— Не за себя, разумеется, — засмеялся Фицко. — За кого — ты, наверное, догадался. Если нет, хоть попытайся!
— За капитана пандуров, за Имриха Кендерешши, — ответил Павел после недолгого раздумья, хотя сразу понял, кому хочет повесить горбун на шею свое преступление.
— Умен ты, братец, ха-ха-ха! Давай подписывай. Так, дело сделано. И чтоб ты не счел меня неблагодарным, я вознагражу тебя за твой труд. Оставь на ночь дверь открытой, чтобы я не будил тебя. Утром найдешь плату на столе. Причем плату, какую не получал еще ни один писарь или нотар[48] за такие коротенькие каракули.
В то же мгновение Фицко исчез. Хотя Павел и успокаивал себя, что ничего другого сделать не мог, совесть грызла его. Но вдруг лицо его прояснилось. Надо было подкараулить горбуна и посмотреть, что он задумал. Тогда при удобном случае он сможет и разоблачить злодея.
Он задул свечу и подошел к окну, откуда были видны двор, крыло замка, где находились покои Алжбеты Батори, людская и вход в подвал. Павел видел, как Фицко исчез в своей берлоге и там тотчас погасил светильник. Он знал, что Фицко не лег спать, и чувствовал, что глаза горбуна рыщут по всем уголкам двора и окнам, чтобы знать, не бодрствует ли кто. Чуть позже Павел увидел, что горбун выбрался из людской и вдоль самой стены крадется к замку. У входа он прижался к колонне и с минуту постоял там, после чего подошел к двери и исчез за ней. Вышел он обратно спустя полчаса, а может, и целый час. Осторожно, все время оглядываясь, он приблизился к подвалу. Снова окинул глазами замок, двор, людскую и скрылся за дверью.