Кроваво-красный
Шрифт:
Дверь поддалась, и в нос ударил тяжелый и резкий запах разложения и удушливо-сладких масел, не способных перекрыть смрад гнили. Терис зажала рот и прикрыла лицо краем плаща, Лашанс только скривился и поморщился, делая шаг через порог за границу черной как уголь тени.
Каменная узкая лестница уводила вниз, ее крутые ступени таяли в темноте, ускользая из-под ног. Холод и сырость пробирали до костей, и сама мысль о том, что здесь можно жить, казалась нелепой. Слишком холодно для нормального человека. Проблема в том, что Матье таким не был. Нормальный не провернул бы то, что сделал он. Хотя кто в Братстве вообще нормален...
Вдох. До этого
Терис снова втянула воздух, давясь тяжелым и сырым запахом и пытаясь унять дрожь. Люсьен Лашанс без слов отодвинул ее себе за спину. В его руке тускло, едва различимо, блеснул тяжелый метательный нож и скрылся в рукаве: одно движение кисти, и оружие полетит в предателя. Осталось только войти. Полукровка почти физически ощущала, как он набирает воздух, прежде чем коснуться двери.
Она открылась медленно, с протяжным скрипом, похожим на стон, и ударивший в глаза свет показался ярким после бесконечно долгого спуска вниз.
Свет десятков свечей дрожал на стенах, дробясь в каплях влаги на неровных камнях стен и пола. В шкафах вдоль стен поблескивали фляги с чем-то мутным и тошнотворно-склизким, и убранство из свежих цветов было так же нелепо, как белый подвенечный наряд на дряхлой старухе. Запах разложения и аромат благовоний смешивался в нечто оглушающее, и пропитанный ими воздух застревал в горле.
Темная тень медленно, без спешки и страха поднялась с колен и обернулась, откинув тяжелый капюшон с покрытого испариной лба.
— Мы вас ждали. — Хозяин логова повернулся медленно, заслоняя собой сложенный из камней алтарь, где в окружении свежих цветов лежало что-то, что Терис не успела рассмотреть.
Глубоко запавшие глаза Матье поблескивали из-под прядей упавших на лицо волос нездорово радостно, искусанные губы дрожали в улыбке. Слишком счастливой для человека, загнанного в угол. Его клинок в длинных темных ножнах лежал поодаль, но душитель даже не взглянул в его сторону, как будто бы уже не нуждался в оружии. Одной рукой он прижимал к груди истрепанную книгу в потертом переплете из потрескавшейся кожи, вторая комкала подол длинной робы. Жест, исполненный нервозности, но не страха перед непрошеными гостями.
— Матушка сказала, что вы придете... Она знает все. И я... я был неосторожен в словах. Но сейчас... сейчас уже неважно, верно? — В его интонациях проскользнуло заискивание, как будто бы он обращался к кому-то еще, незримо присутствующему в подземелье. — Вы здесь. Я здесь. Матушка здесь. Все как надо. Как я обещал...
— Подними руки и отойди в угол. — Спикер не сводил с него взгляда, Терис почти чувствовала, как его пальцы медленно перехватывают метательный нож. Он не торопился атаковать, но был готов, если душитель потянется за оружием, и сейчас прикидывал, как лучше прицелиться, чтобы не убить. Белламон нужен живым.
Матье кивнул и медленно сделал шаг в сторону, безумная улыбка дрогнула и расползлась шире. В луже на полу отразилось то, что было за его спиной. Всего долю секунды изжелта-бледная, туго обтянутая кожей и увитая цветами голова смотрела на Терис мутно-желтыми лишенными зрачков глазами.
Панический ужас ударил в голову, заставляя
— Спикер! — крик вырвался в тот же момент, как Матье сделал короткое, едва уловимое глазу движение, и из рукава его одеяния выскользнуло что-то, блеснувшее смутно знакомой зеленью стекла.
Полукровка не видела, полетел ли в душителя нож, только слышала хлопок — негромкий и короткий, утонувший в треске обдавшего жаром пламени. Вспышка. Запах паленого мяса и крик. Безумный крик, переходящий в исступленный ликующий смех.
Объятый огнем Кватч пылал. Вместо снега с затянутыми тучами неба падали искры и черные хлопья спаленных дотла флагов на башнях, превращенных в изломанные остовы. Полыхали дома, мимо с воем пронеслась горящая собака, и сама она бежала наперегонки с ней, четко видя ее обожженную моду и пустые кровавые глазницы. Она неслась, гонимая страхом и ревом чего-то, что таилось за каждым углом и на каждой улице вгрызалось в стальные доспехи последних защитников уже обращенного в руины города. От жара скручивались и таяли пеплом волосы, ужас заставлял искать темный и безопасный угол как можно дальше от боли и пожирающего все пламени. Она спотыкалась, падала, и что-то тащило ее вперед. Боль охватила ногу, но свой крик она не услышала. Восприятие сбивалось, выхватывая то кроваво-красное небо Кватча, то бегущую от огня темноту и слепящий свет где-то впереди. Если добраться до него, то все закончится...
Рывок. Невесомость полета. Плеск воды и пробирающий до костей холод, вкус соли на губах и вдох. Кашель. Снова рывок куда-то в сторону и ледяная зелень перед глазами, рябь света и тянущегося снизу сумрака. В ногу впились острые игры, и крик проглотил шум прибоя.
Притупленное сознание воспринимало лишь обрывки того, что видели открытые глаза. Рябь солнца на волнах и в каплях воды на ресницах. Тело, ставшее чужим и будто тряпочным, волоком тащило на берег. Спикер был рядом, и это убивало страх как последнюю из оставшихся эмоций. Она не чувствовала ничего, кроме далекой и чужой боли в обожженной ноге и полной пустоты в мыслях.
Неосознанная, идущая из глубин сознания мешанина образов и звуков отступила, когда челюсть сжали пальцы, а горло обожгло что-то терпкое и обжигающее внутренности огнем. Было холодно и сыро. В горле жгло от дыма, морской соли и содержимого фляги, которую сжимали мертвой хваткой побелевшие пальцы. На плечах тяжело лежала рука Спикера, и ветер доносил запах дыма и паленого мяса, а еще — далекий и тревожный бой набата.
Она выдохнула и сморгнула с ресницы застывшие капли, ощущая, как прошлое и настоящие вновь разделяются, и настоящее медленно и верно давит на грудь, выжимая воздух.
Все закончилось. Матье сгорел. Вместе со своим логовом, отрезанной головой и всем, что могло его выдать. И не нужно долго думать, чтобы понять, что в его смерти тоже обвинят их. Обратно им не вернуться. Им нечем, уже абсолютно нечем оправдаться, нечего предъявить как доказательство своей правоты и некого сдать на допрос. С ними не станут даже говорить.
Мысль огнем выжигала мозг, в то время как тело исправно дышало и только раз сильно дрогнуло от холода, но не от страха. Она слишком устала бояться, и сейчас пребывала в полном непонимании и незнании того, что делать дальше. Извилистый жизненный путь привел к обрыву, за которым не было ничего, кроме пустоты.