Круг обреченных
Шрифт:
«Пятерка» остановилась неподалеку от кинотеатра, возле которого уже прогуливалась полная белокурая девушка.
— Она? — спросил Степаныч. Мишаня сглотнул слюну, кивнул.
— Иди. Скажи, что соскучился, ты ведь у нас кобель ненасытный, так? Ну и веди ее к реке. В тихое местечко. Там акт и устроишь. Террористический, — хмыкнул носатый и тут же зловеще добавил:
— Учти, мы сзади. Я каждое твое движение фиксирую. Шаг влево, шаг вправо — расстрел. Ну, пшел!
* * *
— Я в ужасе, Мишаня! Просто жить не хочется! Девчонки в больницах, Светка погибла,
— Она что, из дома звонит?
— Не, из дома боится. Она так и думала, что телефон прослушивают.
Карточку купила, звонит из автомата. Мишаня, что же это случилось-то? Я ведь никого не травила!
Они брели по песчаному берегу Волхова. Темноту время от времени разрезали — огни проплывавших по реке кораблей.
— Там сзади идет кто-то! — остановилась вдруг девушка.
Она прислушалась. Но протяжный гудок баржи заглушил тихие шорохи.
— Чего ты? — успокоил ее Мишаня. — Гуляют, наверное. Такие же, как и мы, парочки.
— А что ты сам-то дрожишь?
— Соскучился. Давай посидим.
— На поезд опоздаем.
— Не, еще полтора часа. Мотор возьмем, до вокзала за пять минут доедем.
Садись, Катюха.
Мишаня расстелил на песке свою кожанку, усадил девушку. Катя прижалась к его плечу.
— Миша, расскажи мне все. Я ничего никому не скажу. Я стекла во дворе закопала, никто не найдет. Ты только скажи мне, что это было? Что это за ампула была? — тихо попросила девушка.
— Молчи, — оборвал ее Мишаня. Он опрокинул Катерину на песок.
Послышалась легкая возня. Катя вдруг захрипела, отчаянно заколотила ногами.
— Пусти! — вырвавшись, закричала она. — Ты что? Ты чуть не задушил меня!
— Не могу-у, — так же отчаянно закричал Мишаня. — Не могу!
Тут же из темноты на них прыгнули две фигуры. Послышались приглушенные хлопки — один, второй…
* * *
Катина мама не находила себе места. Непонятная тревога все сильнее сжимала сердце. С чего бы? Кажется, наоборот, неделя безумного напряжения закончилась. Мишка наконец прорезался. Значит, не бросил Катюху. Поможет. Он как-никак из органов. А у них там рука руку моет, дело известное. Но тревога не отпускала. "Ну что? Чего ты? — успокаивала себя Галина Афанасьевна. — Мишка звонил днем. Сейчас одиннадцать вечера. Что могло за несколько часов случиться?
Ничего. Утром встану, сразу сбегаю позвоню".
Галина Афанасьевна все ходила кругами вокруг телефонного аппарата. Она категорически запретила себе звонить в Новгород из дома. Но тут телефон вдруг сам разразился пронзительным звонком.
— Галина Афанасьевна? — спросил незнакомый мужской голос.
— Да, — выдохнула женщина.
— Я от Миши.
— Случилось что-нибудь?
— Вам нужно выйти из дома и немедленно позвонить Кате.
— Да что слу…
— Тихо, не кричите! Пока ничего не случилось. Просто вы должны сейчас же с ней связаться. Из дома звонить нельзя, ясно?
В трубке послышались короткие гудки. Галина Афанасьевна быстро сунула ноги в стоптанные туфли, схватила плащ, кинулась в прихожую. Когда она распахнула
Труп Галины Афанасьевны обнаружили через два дня. Женщина сидела в домашнем халате и тапочках перед включенным телевизором. Вскрытие показало, что она умерла от острой сердечной недостаточности.
Галина Афанасьевна напрасно боялась звонить из дома — никто ее телефон не прослушивал.
Глава 10
ПРИГОВОР
Полковник Зверев сидел в кабинете районного прокурора Свиридова.
Прокуратура как-никак орган, осуществляющий надзор за исполнением законов.
Следовательно, сама должна быть под надзором. Полковник знал, чем порадовать душу законника. Главный прокурор района был человеком простым, незамысловатым.
Всяким заморским джинам и вискам предпочитал деревенский самогон да деревенское же сало с лучком. Бутыль ядреного, под пятьдесят градусов, первача, настоянного на зверобое, и заняла в данный момент свое заслуженное место на служебном столе Свиридова.
— Вот, Палыч, это от мамки моей личный привет, — разливая по стопкам прозрачную жидкость цвета темного янтаря, добродушно прогудел Зверев. — Ну давай, со свиданьицем! По сто граммов наркомовских!
Мужчины опрокинули стопки. Свиридов охнул, занюхал куском хлеба, выдохнул:
— Хорош! Как его беспартийные пьют? — отпустил он шутку застойных времен. Зверев хмыкнул:
— Салом, салом закусывай! Никакой хмель не возьмет.
— А зачем тогда и пить? — резонно спросил прокурор, но подцепил в рот кусок копченого, в розовых прожилках сала. — Хорошо! — повторил он.
Рабочий день был на исходе. Самое время посидеть, расслабиться. Мужчины не спеша обменялись мнениями о балканском кризисе и скандале с генеральным.
После двух-трех рюмок Зверев как бы между прочим спросил:
— Что там с детским садом? Дело возбуждать будете?
— Возбудили по двести тридцать шестой статье — нарушение санитарно-эпидемиологических правил. Против заведующей и поварихи. Заведующая, старушонка дореволюционная, скопытилась тут же — лежит с тяжелейшим инфарктом.
Повариха вообще сбежала. Не дело, а головная боль. Медики даже диагноз установить толком не могут. Девчонки-воспитательницы говорят про какую-то ампулу. Но ведь ничего не нашли…
— А-а, — махнул рукой Зверев. — Что ты, баб не знаешь, Палыч? Одна какую-нибудь дурь придумает, а остальные поверят. И будут, глаза вылупив, божиться, что так оно и было. А ничего и не было…
— М-да. Но повариха-то исчезла. Мы ее в розыск объявили.
— Я так думаю, что она просто руки после сортира не мыла или мясо немытое в суп засунула. А может, у них крысы по продуктам бегают. Да мало ли. А когда детишки заболели, она и дала деру. Со страху.
— Я тоже так думаю. И следователь того же мнения. В детсадах часто вспышки всякие кишечные случаются. Такого, правда, я не припомню. Врачи говорят — похоже на брюшной тиф. Вон даже со смертельным исходом. Так что поварихе до пяти лет светит. Ищи ее теперь!