Круг замкнулся
Шрифт:
— Отнеси, отнеси! Этот гад меня чуть не убил!
— Я все думаю, какой ящик он уволок?
— Чего тут долго думать! Достань накладную и сверь.
Оба вылезают из вагона.
Человек:
— Но ведь накладных у меня много — по одной из каждого магазина. Эдак придется весь вагон перерыть.
— И начальник станции тогда все узнает.
— Ну и что? Думаешь, я боюсь начальника?
— Ты ведь ушел с дежурства.
— Я ходил на мол… черт побери… я и пробыл там совсем недолго, ну от силы — час. Мне надо было переговорить
Абель делает вид, что хочет уйти.
— Слушай, — говорит человек и возвращает ему нож, — не стану я докладывать.
— Как?
— Не стану, только шум зря поднимется. Не стану, и все тут. Ты ведь никому не скажешь?
— Я? Да ни в жисть.
Но не всякий раз получалось так легко, порой ему приходилось выслушивать грубые слова и терпеть унижения, которые любого другого заставили бы бросить это дело.
Случалось, он бегал на станцию, когда приходили и отходили поезда, и отыскивал там вафельщицу. В дни своего процветания лично он обеспечил эту даму тележкой, корзиной и первоначальным капиталом, теперь же он дерзко подходил к ней и без спросу брал несколько вафель под тем предлогом, что желает узнать их качество. Поначалу женщина с улыбкой покорялась судьбе, но, когда это начало повторяться, она воспротивилась:
— Эй, эй, не забери у меня всю корзину!
Ему в общем-то было наплевать, что старушка сердится, но с ней была маленькая Регина, помогавшая бабушке, и она удивленно таращила на него глаза и словно бы не узнавала его с тех времен, когда он купил у нее «Безмолвного утешителя».
Абель хоть и опустился — но не был в нужде, точнее — редко был в настоящей нужде. Ему жилось не так уж и плохо, просто он был пустой и равнодушный к жизни. Дух его тоже не угас, требовалось немало поломать голову, чтобы не пойти ко дну, требовалась немалая доля изобретательности, чтобы придумывать всякие трюки, а когда он занимался своим ремеслом, которое не терпит дневного света, следовало глядеть в оба. Порой удавалось, порой нет, когда как, счастье переменчиво.
Но некоторым приходилось еще хуже, чем ему.
Однажды к нему заявился Алекс — не иначе это Лили показала ему дорожку. Он был чисто выбритый и вполне опрятный.
— Мы пропадаем, — сказал Алекс, — у нас скоро отберут дом.
— Иди-ка сюда, — сказал ему Абель, — ты, верно, проголодался.
— Ишь ты, что у него есть, — сказал Алекс, набрасываясь на угощение. Потом он огляделся по сторонам. Сарай был пустехонек, и все же Алекс сказал: — Лили считает, что мы вполне могли бы перебраться к тебе.
— Сюда?
— Кровать у нас есть своя, и стол, и стулья, так что об этом можешь не беспокоиться. Вот печки я тут не вижу, я думал, у тебя есть печка, тогда мы могли бы продать нашу. Все-таки несколько шиллингов. Но печки у тебя нет.
Абель молчал.
— Места нам тут всем хватит, — продолжал Алекс, — а дыру в окне мы заткнем. Нас и всего-то, можно сказать, четверо, потому что Регина почти
Абель:
— Замолчи! Сколько можно болтать! Вздор какой! Продадут дом, продадут дом!
— А по-твоему как?
— Ничего они не продадут. Сейчас ни у одного рабочего нет денег на покупку.
Алекс задумался, потом сказал:
— Лично мне на все наплевать, но ведь есть еще Лили. И дети. Я опять мог бы уйти — бродить по белу свету, но ничего не выходит, понимаешь, у Лили опять будет ребенок. Видишь, как все сошлось одно к одному. А ты посмотри на Ловису Роландсен — у той и вовсе девять. И как это люди не могут держать себя в узде?
— Молчи лучше, молчи и ешь!
— Не могу больше. А хлеба у тебя нет?
— Нет.
Алекс вытер жирные пальцы о штаны и достал из-под рубашки лист бумаги.
— Мне очень хочется показать тебе одну рекомендацию. Навряд ли у кого есть лучше.
Абель прочел и спросил:
— А на кой она тебе нужна?
— Вот и инженер спросил: «Зачем тебе рекомендация?» У меня, говорит, таких полно, но места мне под них все равно не дают. А я ответил: «Ничего, вреда от этого не будет». И заставил его тоже написать мне рекомендацию.
— Очень хорошо, — сказал Абель, зевая.
Алекс хохотнул себе под нос:
— Уж верно, он не дал бы мне такую рекомендацию, если бы все знал.
— Почему?
— Вот этого я сказать не могу. Скажу только, что жена у него — на большой. Мать четырех детей, но все такая же лихая. Ты, может, не поверишь, но пока он писал эту бумагу, она и так мне подмигивала, и эдак, прямо как в молодые годы.
— А ты знал ее раньше?
— И раньше знал, и позже.
— Значит, дети у нее твои?
— Она говорит, что не все.
Абель:
— Ты расхвастался, потому что считаешь себя красивым и неотразимым. А для Лили ты, выходит, не годился?
— Это я-то не годился? — переспросил Алекс. — Очень даже годился, только меня как-то к ней не тянуло, покуда она сидела в конторе и была вся синяя и тощая.
— Господи, да перестань болтать, я уже устал тебя слушать.
— Остатки я, пожалуй, заберу для детей, — сказал Алекс и сунул банку себе за пазуху.
Вечером нагрянула Лили. Она была спокойней, чем в прошлый раз, и даже слегка улыбалась.
— У тебя вроде лосось есть?
Абель приподнял незакрепленную половицу и достал из-под нее банку.
— Ишь ты, целая банка! А мне так захотелось лосося, уж так захотелось, ты даже представить себе не можешь. Непременно куплю себе банку, когда у меня будут деньги.
Абель:
— Не может быть и речи, чтоб вы сюда переехали.
— Как не может? Мы возьмем сюда мебель и печку.
— Вы с Алексом ровным счетом ничего не понимаете. Никто не разрешит топить здесь печку.
— Ах так! — Лили немного помолчала. — А кроме лосося, у тебя ничего нет?