Крушение

Еленин Марк Соломонович

— Да, но за признанием большевиков де-факто последует цепь договоров и признание де-юре...

— Пока я жив, — высокопарно перебил Александр, — договора с большевиками не будет.

— Я верю в это, ваше величество. Верю в благородство и крепость вашего государства. Но что должен делать я, лично я? Теперь?

— Вы должны выступить... с заявлением о Генуе.

— Это невозможно! Это... предать армию! — восклицал Врангель растерянно, не вполне владея собой.

— Вы не даете мне сказать, барон, — строго заметил король. — То je невероватно!^[35]..» Вы должны высказаться в том плане, что ни к какому вооруженному выступлению не готовитесь и все силы направляете на то, чтобы помочь своим бывшим боевым соратникам честным трудом обеспечить себе жизненное существование в приютивших вас дружественных странах. Таков смысл заявления. Чем скорее вы его сделаете, тем лучше. В ваших же интересах. И не будем это обсуждать, барон. Прошу вас — от имени страны, на гостеприимство

которой у вас нет оснований жаловаться. — Александр многозначительно посмотрел на большие напольные часы.

Врангель проследил за его взглядом и не поверил глазам: аудиенция продолжалась всего двадцать с небольшим минут. Ему казалось, он подвергается пытке больше часа. Уловив нетерпенье короля, главнокомандующий встал и молча поклонился. Он был совершенно раздавлен этой беседой, похожей на судилище. Всегда мягкий, уступчивый, Александр продемонстрировал силу и характер. Едва Врангель приблизился к дверям, они открылись, и тот же офицер, словно все это время стоял тут ожидая — подслушивая или охраняя своего короля, — повел Врангеля анфиладой комнат к выходу. Главнокомандующий сник, словно стал меньше ростом, и даже походка у него изменилась. Он шел, чуть ссутулясь, не поднимая острых колен. Полы черкески, обычно взлетающие вокруг длинных ног, едва колыхались. Папаху он, задумавшись, нес в руке, так и не надев ее на голову. В довершение на улице случилось событие, окончательно испортившее ему настроение...

Когда, с трудом приободрившись, он появился из двери, Перлоф приказал кучеру трогать. Лакированное ландо лихо подкатило к подъезду. Врангель занял свое место. По его застывшему лицу контрразведчик понял, что сейчас не время задавать вопросы.

— Трогай! Живо! — приказал он казаку, делая знак охране, находившейся неподалеку, на улице, приготовиться к движению.

Донцы лихо поднялись в седла, построились, ожидая, пока проедет мимо пролетка с главнокомандующим.

— Ни к чертовой матери, Перлоф! Нас хотят уничтожить! — в бешенстве, которое внезапно сменило апатию, сказал Врангель. И выпрямился: — Но мы будем бороться, будем бороться, Перлоф!

Пролетка направилась на улицу мимо полосатых будок. И тут, неизвестно откуда, выкатился внезапно навстречу огромный, точно погребальный катафалк, черный автомобиль.

Столкновение казалось неминуемым. Кучер, в полной растерянности, натянул вожжи. Жеребцы всхрапнули, присев на задние ноги, и резко рванули вправо. Ландо и мотор зацепились. Раздался треск. Задняя ось лопнула, колесо отлетело и медленно покатилось в сторону. Пролетка осела набок, перекосилась.

Выпрыгнув, Врангель едва удержался на ногах.

Фон Перлоф непроизвольно выхватил револьвер.

— Оставьте, — тихо приказал Врангель. — Вы перебьете дипломатов. Не видите — французы! Не хватало нам только этого.

Праздношатающиеся смеялись, показывали пальцами на русских военачальников, всегда таких гордых и презрительных, оказавшихся теперь в столь смешном положении. Казак-кучер оттащил пролетку в сторону и успокаивал коней, забыв про своих седоков. Неподалеку бестолково суетились сопровождающие их охранники.

— Что вы встали, как баба, генерал! — вспылил, вновь потеряв самоконтроль, Врангель. — Прикажите наконец подать мотор. Бегом! — он выругался и впервые в жизни топнул ногой от ярости...

Перлоф призывно помахал рукой своим, но те не поняли его жест, и тогда он неловко побежал за автомобилем под смех зевак, остановившихся на тротуарах.

Глава двадцать первая. ПРОГУЛКИ КАПИТАНА КАЛЕНТЬЕВА

1

Капитан Калентьев гулял по Софии. София ему не нравилась.

Другое дело Велико-Тырново. Калентьев получил разрешение Кутепова и снял там для себя комнату на старинной улице, носящей имя русского генерала Гурко. Согласно инструкции, каждый пятый вечер он сидел в ресторане «София», у окна, положив перед собой серебряный портсигар с монограммой «Г» и «К». Он ждал связного. Связной должен был сказать: «Простите, не смогли бы вы поменять тысячу левов на франки?» А он ответит: «Вы обратились не по адресу, милостивый государь. Но я могу указать такого человека». Связной обязан был передать деньги и срочный приказ Центра. Калентьев знал его: коренаст, рыжеват, похож на немца. Зовут «Мишель». Впрочем, мог прибыть и другой. Связной прибыл благополучно в Софию, но дважды не выходил на встречу. Что-то мешало ему. Что? Это предстояло выяснить со всей осторожностью. И побыстрей. Можно было выждать — в других условиях. Но не теперь: у Калентьева накопилась срочная информация, а ситуация становилась напряженной. Поэтому и пришлось ему отправиться в Софию...

Капитан не спеша шел парком «Борисова Градина». Он всегда, по приезде, начинал день с прогулки, чтобы размяться, а заодно проверить, не тянет он за собой ненароком филера. Калентьев подумывал о том, что линия связи у него после переезда в Болгарию несколько сложна и громоздка, следовало бы ее упростить, а его визиты в Софию свести к минимуму. С другой стороны, в Тырново каждый новый человек на виду, их встречи следовало бы «ставить», как шекспировский спектакль, на это ни времени, ни сил

уже не оставалось. Все же сказывались перегрузки последних лет, с ними тоже невозможно было не считаться. А еще Калентьев с нежностью подумал о своей помощнице Леночке, Елене Владнславовне Андриановой, по легенде — дочке корниловского полковника, георгиевского кавалера и первопоходника, пропавшего без вести при эвакуации Симферополя. После константинопольских мытарств добрые люди помогли ей перебраться в Софию и устроили сначала в русский хирургический госпиталь на улице Искрь, а потом, с трудом, в русскую амбулаторию поближе к центру и посольскому особняку, на Московской улице. Здесь Елена Владиславовна имела вполне сносные условия: работа через день, небольшое, но все-таки жалованье, добрые знакомства и приличное окружение. Елена вела довольно замкнутую жизнь. Недавно она познакомилась, правда, с милым ей Альбертом Николаевичем Венделовским, дипкурьером штаба главнокомандующего. Молодые люди открыто встречались всякий раз, когда дела службы забрасывали его в Софию, но его приезды не были слишком частыми. Еще реже приезжал из Тырново друг и соратник отца, капитан Калентьев, так много сделавший для нее. Иногда присылал «своего денщика» — крепкого парня, у которого одно плечо было чуть выше другого, — передавал с ним коротенькие записки, немного денег, «луканки» — сырокопченую колбасу — или любимый ею слоеный пирог с овечьим сыром. Вот и все знакомства Андриановой. А в обычные дни — работа в амбулатории; прогулка до комнатенки на мансарде трехэтажного дома по улице Графа Игнатьева, которую она снимала; немудреная еда: «фасул чорба» — суп или «фасул яхния» — тушеная фасоль, «кисело млеко»; уединенная однообразная жизнь, никаких развлечений, случайных знакомств. Елена Владиславовна Андрианова, она же Надежда Андреевна Бекер, она же Мадлен Лepya, милая сероглазая девушка с ямочками на бледных щеках, и была теперь софийской связной Калентьева.

Найти ее сегодня являлось первоочередной задачей: она должна была переправить к нему «Мишеля». Возможно, она знала, что произошло с ним, — если, конечно, «Мишель» не «засветил» ее. Прежде всего следовало навестить амбулаторию, под видом больного, естественно.

День выдался по-настоящему весенний. Ласково пригревало солнце. Калентьев направился в центр. И все же, подстраховываясь, решил пройтись по улице Графа Игнатьева, мимо дома № 31, где жила Андрианова. Мощенная каменными торцами улица казалась узкой из-за тесно прижатых друг к другу домов. И тротуары были узкими. А в первых этажах — лавчонки, магазины, портновские и сапожные мастерские. И только впереди каменная щель расширялась, распахивалась: слева возникал как бы бульвар или сквер, а там, среди берез и плакучих ив, — прекрасный храм «Святых седьмочисленцев», сооруженный из турецкой «Черной мечети» Сулеймана I — в память славянских просветителей. Контуры мечети угадывались. Купол сидел на старых стенах, пристроены были лишь притвор, колокольня и алтарь. Все здесь поражало красотой и целесообразностью. Перейдя тихую, застроенную небольшими особняками улицу Царя Шишмана, Калентьев по вновь сузившейся улице Графа Игнатьева подошел к угловому дому № 31 — старому, запущенному и высокому, с выпирающими округлыми трехколонными фонарями. Над третьим этажом, в мансарде и жила Андрианова. В ее комнатенку можно было попасть по внутренней деревянной лестнице, переходящей в узкую винтовую, и через дверь прямо с крыши, имеющей кованый затейливый бордюр по краю. (При выборе жилья для связной это играло немаловажную роль, но теперь Глеб подумал, что соседство у Елены неподходящее: в доме № 33 обосновался «Союз возвращения на родину» и уж конечно это место притягивает сюда десятки филеров.) Он постоял на углу бойкого перекрестка, наблюдая при помощи витринного отражения, не следят ли за ним, а затем посмотрел наверх. Дверь на крышу была заперта, выстиранный передник не висел на окошке, оба цветка в горшках стояли рядом. Все это означало, что связной нет дома и опасности тоже нет. Калентьев отправился в амбулаторию.

Здесь было многолюдно. Принимали три врача, и возле двери каждого собралась изрядная очередь. «Не хватает встретить знакомого, — думал Калентьев, пробираясь узким коридором. — Привяжется, замучает рассказами о трагическом положении, а напоследок попросит денег на недельку-другую». Он решил ждать. Решение оказалось правильным, ибо минут через пять дверь раскрылась: выпуская больного, Леночка Андрианова, сразу заметив Калентьева, удивилась, испугалась, конечно, и, чтобы скрыть эти чувства, кивнув ему, скрылась в кабинете и, появившись тут же, уже без халата, прижалась к нему стремительно, поцеловала в щеку, шепнув «идите», и, не выпуская его руки, быстро повела по коридору. Еще несколько шагов — и они оказались в маленьком дворе, заставленном пустыми ящиками.

— Что случилось? — и голос выдал ее волнение.

— Если я здесь, ничего серьезного. Почему не вышел «Мишель»?

— Подозревает, что за ним следят. Решил отсидеться.

Калентьев, почувствовав чей-то взгляд, внезапно обернулся. В окне второго этажа мелькнул и скрылся человек. Калентьев обнял девушку и, нежно увлекая ее в коридор, спросил:

— Здесь «Мишель» бывал?

— Нет.

— Сколько раз встречались?

— Два.

— Когда и где новая встреча?

— Сегодня: собор Александра Невского, семь вечера. Возле стенописи «Христос благословляет детей».