Крушение
Шрифт:
— Сегодня не пойдете. Запасная квартира есть? — Девушка кивнула, и Калентьев зашептал, выговаривая слова четко, тоном приказа: — Под любым предлогом немедля уходите, домой не возвращайтесь.
— Но там рация. И новый портативный фотоаппарат для вас — «Экспо», американский.
— Туда для изъятия пойдет другой. Ты уходишь отсюда и ждешь меня, не высовываясь. Когда связь с Центром?
— Завтра, двадцать три сорок семь. Дублирование в два сорок семь. Послезавтра должен приехать Венделовский, на день.
— Где встречаетесь?
— Вокзальный район, больница «Климентина», газетный киоск.
— Вы не пойдете и туда. Ваша задача — оставить квартиру на Игнатьева и обеспечить мне «нитку» с Центром.
— Ясно, — кивнула Елена Владиславовна. — Я уйду через час.
— Постарайтесь быстрее. И сохраняйте выдержку. Увидимся.
Оказавшись на улице,
Калентьев заметил небольшой ресторанчик — само небо поставило его на пути! — выход из амбулатории отсюда прекрасно виден, — и решил подождать, а заодно и перекусить: с утра маковой росинки у него во рту не было. В момент, когда он покончил со шницелем и взялся за десерт, в дверях амбулатории показалась Елена. Бросив взгляд по сторонам, она перешла улицу и заспешила в сторону русского посольства: «Хорошо идет — чуть боком, — оценил машинально Калентьев. — Видит, что у нее за спиной».
Расплатившись с официантом («Обычные чаевые, не большие и не маленькие, чтоб не запомнил»), он вышел на ресторанное крыльцо. Удовлетворенно и лениво ковыряя зубочисткой во рту, Калентьев зорко следил за уходящей Еленой. Вроде бы «хвоста» не было. Подождав, он пошел следом с видом фланирующего бездельника, временами переходя Московскую улицу и останавливаясь, чтобы убедиться в том, что и за ним нет слежки. Все было чисто, хотя он и не мог еще дать себе ответа на вопрос, откуда дует враждебный ветер. Союзники исключены, «Мишель» без инцидентов перебрался из Германии. «Внутренняя линия» тоже исключалась: «Доктор» сумел бы предупредить. Оставался Климович. Вероятнее всего — Климович. Нужна быстрая перепроверка. Перепроверка и нейтрализация через «Доктора» и Перлофа. На это потребуется время, а его, по существу, нет, ибо есть работа, которую и на день не отложишь, — встреча с «Мишелем» для получения денег и приказа Центра, переданного через него. Нужна связь, чтобы сообщить очередную информацию.
Елена, а за ней и Калентьев, выйдя на улицу Руска, миновали миниатюрную русскую церковь «Русский святониколаевский храм». Она была как желтый игрушечный теремок с блестящими золотыми луковками куполов. Делая вид, что завязывает шнурок на ботинке, Калентьев огляделся по сторонам. Улица Руска выглядела пустой. Кроме них — никого. А Елена, свернув налево, уже поднималась к Московской, и вскоре ее каблуки застучали по желтоватой торцовой плитке мостовой. Андрианова быстро шла в сторону собора Александра Невского, огромной глыбой задавившего город. Филеров не было. Тут Елена Владиславовна внезапно вскочила в пролетку, которая быстро стала удаляться и свернула в ближайшую боковую улицу. Исчезновение Андриановой ничего не изменило на улице. Никто не кинулся следом, не взял извозчика, хотя их стояло несколько, никто и внимания не обратил на ее исчезновение. «Оторвалась, умница!» — Калентьев решил дойти до собора и заранее осмотреть место вечерней встречи, чтобы быть готовым ко всему и знать пути для отступления — если его ждала засада. Он и такой возможности не исключал...
Но еще по пути Калентьев решил специально зайти в русское посольство, чтобы потолкаться на виду у всех, а заодно исполнить пустяковое поручение, данное ему в Тырново, в штабе.
Глядя на русское посольство, занимавшее территорию между Московской (парадный въезд с трехцветным российским флагом) и улицей Руска, трудно было представить себе, что на одной шестой земного шара уже пятый год существует государство рабочих и крестьян. Русское посольство в Софии по-прежнему представляло Российскую империю. Здесь сидел посол Петряев, и все, казалось, было призвано подчеркивать незыблемость старых порядков: чистота и особая тишина, холодный блеск окон высокого первого этажа, забранных фигурными решетками, жандармского вида швейцар (или охранник — кто разберет?), то и дело появляющийся возле двери.
За полчаса справившись с делами, Калентьев поднялся на второй этаж и просил секретаря доложить Петряеву: из Тырново прибыл капитан Калентьев — офицер для поручений генерала Кутепова, интересуется, не будет ли почты или каких-либо устных приказаний. Изобразив на хмуром лице почтительность, секретарь ответил, что господин посол строго-настрого
...Горели золотом купола храма, показавшегося вблизи еще огромней. Внутри собор был прекрасен — замечательными фресками и громадными люстрами, мозаичным полом, стенами, у основания зелеными, а выше серыми, зеленоватыми колоннами, двумя тронами, охраняемыми крылатыми львами, алтарем, иконостасом с амвоном и обширными балконами, где пел хор. Тысяч пять-шесть молящихся — никак не меньше! — мог вместить собор. Сейчас он был почти пуст, хотя шла служба и человек сорок стояло подле алтаря. Слаженно и тревожно-жалостливо пел квинтет. Маленький попик в черной рясе густым басом творил молитву. Благодаря отличной акустике, голос его гремел, как труба-геликон. Рука невидимого человека ловко передала кадило, и попик, плавно помахивая им, спустился к молящимся Сладкий запах ладана сразу же ощутился в воздухе. Попик двинулся быстрыми, короткими шажками сквозь группу людей — и все расступались перед ним и кланялись низко, а он приостанавливался, деловито крестил пустоту перед собой и шел дальше.
Калентьев, купив две свечки и зажегши их от большого напольного светильника возле алтаря, застыл богомольно и сосредоточенно, незаметно бросая взгляды налево и направо. Он увидел большую настенную картину, изображающую группу людей под деревом. На переднем плане, возле сидящего Христа — три мальчика. Глеб вспомнил, что здесь где-то должна быть и работа Васнецова «Христос и Богородица», но отогнал непрошеную мысль, повернулся и пошел к выходу.
На улице он вновь остановился возле большой доски белого мрамора, делая вид, что заинтересовался текстом. И вдруг услышал насмешливый глухой голос, читающий из-за его плеча: «...добровольные пожертвования всего болгарского народа для увековечения его братской любви и глубокой признательности к... — тут голос поднялся чуть не до визга, — великому — подумать только! — русскому народу за освобождение Болгарии в семьдесят восьмом году... Вечная слава павшим!..» Калентьев спокойно обернулся лишь тогда, когда голос смолк. Сзади стоял поджарый человек с седой головой и четким профилем римлянина, одетый в простой костюм явно с чужого плеча.
— Вот, мать-перемать! — зло воскликнул он. — Для увековечения!.. Любви!.. Соборы построили! Лучше бы деньгами выдали, сволочи! Мать их так!
— Не понимаю, о чем вы? — сухо сказал Калентьев.
— Вижу я, ты, как всегда, в отличной форме.
— Не имею чести быть знакомым.
— Не имээшь? Здравствуйтэ, гаспадын. Какой приятный встрэч! Какой жизн — наший жизн?! Я из Крым, гаспадын, из Стамбул, гаспадын, из Галпол, гаспадын, — дурачась и кривляясь, сказал седой.
Калентьев узнал Андрея Белопольского и думал, выгадывая секунды, что могла означать эта встреча: внезапная ли она в действительности или кому-то было нужно именно сейчас подсунуть ему приятеля.
— Ба! — воскликнул он дружески. — Князь?! Изменился ты, однако, не узнать.
— А ты ничуть, Калентьев. Все такой же! Один — во всей армии.
— Как ты оказался здесь, князь?
— Я послан убить царя Бориса за то, что его крестил наш Николай Романов.
Это был новый Андрей, и что-то переменилось в нем.
— Ну, здравствуй, — Калентьев протянул ему руку, и тот, чуть подумав, пожал ее. — Рад видеть. Хотелось бы поговорить.
— Поговорить можно, но не более: я случайно не при деньгах. — Белопольский усмехнулся. И усмешка у него была новая, незнакомая Глебу. «Укатали сивку крутые горки», — подумал Калентьев.