Крыши Тегерана
Шрифт:
— Так интересно наблюдать, как развиваются их отношения, — произносит однажды Зари, когда мы одни. — Каждый раз, как мы их видим, они все больше похожи на влюбленную пару, правда?
— Правда.
— Их отношения совсем иные, чем у нас с Доктором.
Когда она упоминает Доктора, я начинаю невольно закатывать рукава рубашки.
— Их отношения волнующие и новые, — мечтательно продолжает Зари. — Наши в сравнении кажутся скучноватыми, ты ведь понимаешь, что я имею в виду?
Потом, будто вдруг поняв, что говорит плохо о Докторе, Зари хихикает:
— Не пойми меня превратно. Я обожаю Доктора. Он замечательный человек. Он такой умный, такой сострадательный. Мне очень повезло, что он у меня есть. Ты можешь себе представить, чтобы у такой, как я, девушки был такой жених?
Она слишком старается. Доктор — отличный парень, но Зари не может быть по-настоящему счастлива в браке по сговору, не имея возможности полюбить, кого захочет. Знает ли Доктор о ее чувствах? Что бы он предпринял, если бы узнал? Любит ли он Зари или просто надеется на мудрость старших, а не на голос сердца?
Время от времени Зари пользуется предлогом, чтобы пойти в дом и заняться хозяйственными делами, и каждый раз зовет меня с собой.
— Давай оставим их ненадолго наедине, — шепчет она, стоит нам отойти на пару шагов.
— Да, давай, — переполнившись волнением, откликаюсь я.
Однажды, когда мы сидим в гостиной, она достает блокнот и спрашивает, умею ли я хранить секреты.
— Ну конечно, — говорю я, наслаждаясь сознанием того, что мне присвоили статус доверенного компаньона.
Она открывает блокнот и показывает карандашные зарисовки нашего переулка.
Она не хочет, чтобы кто-нибудь узнал, что она рисует, и я обещаю сохранить ее тайну. Потом она указывает на один рисунок и говорит:
— Вы, парни, играете в футбол. Можешь сказать, кто здесь ты?
— Кто?
— Тебя в тот день не было! — поддразнивает она меня.
Я ухмыляюсь в ответ. Она говорит, что больше всего любит рисовать людей и пейзажи, и показывает мне картинку, где изображена бабка Ахмеда и ее покойный муж. Бабушка стоит под деревом, а он идет к ней, на лице его — радость. Она, похоже, не замечает, что он всего в нескольких метрах от нее.
— Он был добрым, — говорит Зари. — Когда мне было столько лет, сколько сейчас Кейвану, он, бывало, угощал меня конфетами.
Есть там карикатура на Ираджа в окружении девушек. Глаза у него широко открыты, словно он пытается съесть ими каждую.
— Ты наблюдательная женщина.
— Трудно не быть наблюдательной, когда чувствуешь, что его взгляд прожигает в тебе дырку!
Она громко смеется.
Я тоже смеюсь, но про себя жалею, что не могу добраться до этого
Зари достает семейный альбом и показывает фотографию Переодетого Ангела.
— Она красивая, правда?
Переодетый Ангел примерно такого же роста, как Зари. Длинные прямые волосы закрывают плечи и спускаются до самой талии.
— У нее тоже голубые глаза. Как и у тебя.
— Это русские корни. У большинства девушек из нашей семьи голубые глаза. Кстати, это единственный раз, когда она сняла паранджу перед камерой.
— У тебя лицо светится, когда ты говоришь о ней.
— Она моя лучшая подруга, — отвечает Зари. — Ее настоящее имя Сорайя. Она необыкновенная девушка. Она помнит наизусть все стихи Хафиза, представляешь?
— Невероятно, — говорю я, думая о том, какое это, должно быть, изнурительное умственное напряжение — запомнить так много. — Кстати, ты когда-нибудь пробовала гадать по стихам Хафиза?
Это распространенный обычай в Иране, когда закрываешь глаза, загадываешь желание и открываешь книгу наугад, чтобы найти ответ.
— Угу, — признается Зари. — Мне это нравится, но Доктор говорит, что это оскорбительно для Хафиза. Он говорит, Хафиз вовсе не собирался написать гороскоп.
Я смеюсь. Мне хочется сказать, что Доктору не помешало бы смотреть на вещи проще, но я сдерживаюсь. Вместо этого я говорю:
— На днях я принесу книгу Хафиза, и мы погадаем месте. И не скажем Доктору. Это будет еще один наш маленький секрет.
Ее лицо освещается лучезарной улыбкой.
— Да, мне бы этого хотелось.
Однажды я стою рядом с ней, пока она моет посуду на кухне.
— Ты переживаешь из-за поездки в Америку? — спрашивает она.
— Переживаю?
— Понимаешь, ты будешь один так далеко, в незнакомой стране. И потом, ожидания твоего отца: я слышала, он возлагает на тебя большие надежды. Все это тебя не беспокоит?
Она перестает мыть посуду и смотрит мне в лицо, потом поспешно извиняется:
— Прости, если тебе кажется, что я излишне любопытна.
— Нет, что ты.
В голове у меня звучит голос матери: «В Африке люди умирают от голода, а ты хочешь, чтобы я беспокоилась из-за того, что отец посылает тебя в Штаты? Может, для тебя Бангладеш — более подходящее место?»
Я вспоминаю случай, когда я, раздосадованный упорным желанием отца отправить меня в Америку, сказал матери: «Видишь? Твое машинное масло не помогает мне выбраться из панциря. Я по-прежнему не в состоянии обсуждать с ним свои проблемы. Так что перестань, пожалуйста, заливать это зелье мне в глотку».