Крыши Тегерана
Шрифт:
— Ты прав, мое лекарство не помогает, — призналась она. — Какая жалость!
После этого она удвоила дневную дозу.
— Это точно должно помочь.
Мои губы расплываются в улыбке.
— Чему ты улыбаешься? — спрашивает Зари.
Я рассказываю ей историю про машинное масло. Она от души смеется и говорит, что я здорово подражаю своей матери.
Чтобы ответить на ее первый вопрос, я объясняю, как на днях отец пришел домой с журналом, который друг прислал ему из Европы.
— Там были фотографии трех последних лет с краткими комментариями, — поясняю я. — Голодающие
— О господи.
Зари прикрывает рот ладонью.
— Такого рода вещи помогают увидеть многое в перспективе, — говорю я.
Она становится ужасно печальной. Потом на ее прекрасном лице появляется задумчивая улыбка.
— Ты так умеешь сопереживать. Я люблю в тебе это.
Когда она произносит слово «люблю», меня пронизывает дивное чувство. Господи, вот если бы она выбросила из этой фразы лишние слова!
В последнюю субботу августа, почти за месяц до окончания лета, мы с Ахмедом добываем две розы и преподносим их девушкам. Роза, которую Ахмед дарит Фахимех, красная, что означает: он ее любит. Я дарю Зари белую, а это значит, что мы с ней хорошие друзья. Девушки искренне тронуты этим жестом. Фахимех обнимает Ахмеда и целует его в щеку. Зари пожимает мне руку и говорит, что я очень милый. Потом она засовывает розу в волосы, смотрит мне прямо в глаза и улыбается. Я немедленно краснею. С этого дня я замечаю, что Зари старается принарядиться, когда мы приходим к ней домой.
— Она хочет тебе понравиться, — шепчет Фахимех. — Почему бы тебе не сказать ей, что ты это ценишь?
Я яростно трясу головой, они с Ахмедом смеются. Тем не менее я мечтаю сделать Зари комплимент. И вот однажды днем мы с Зари остаемся на кухне, она моет чайные чашки, а я собираю все свое мужество и говорю ей, что у нее красивая прическа. Я мямлю свой комплимент настолько невнятно, что она оборачивается и переспрашивает:
— Что-что?
Я смущенно пытаюсь повторить, но слова застревают в горле.
— Ты сказал, что у меня красивая прическа? — спрашивает она.
Я киваю. Она улыбается и продолжает мыть посуду. Я не знаю, что говорить или делать дальше.
— Тебе больше нравится эта прическа? — спрашивает она.
Я в затруднении.
— Нет, то есть да, — бормочу я. — То есть мне нравится и та и другая, но эта очень хорошая. Конечно — или так, как сейчас, или же как раньше, — обе прически красивые, очень красивые.
Теперь я никак не могу остановиться.
— Ладно, отныне прическа будет такой, как сейчас, — не глядя на меня, тихо произносит она.
Мое сердце переполняет особая нежность, какую я никогда не испытывал прежде.
Когда я рассказываю эту историю Ахмеду, он похлопывает меня по спине и говорит:
— Превосходно, превосходно. Твой план срабатывает.
—
— План заставить ее задуматься о том, любишь ли ты ее. Ничто не пробуждает в женщине большего любопытства, чем подозрение, что ее кто-то любит. Она сделает что угодно, чтобы в этом увериться, — вот увидишь. Она свернет со своего пути, чтобы узнать, любишь ли ты ее. Такова человеческая природа. Кто же не хочет быть любимым?
Он почесывает голову и продолжает:
— Поверь мне. В этой невозмутимой девочке скоро закипит буря. Мало-помалу она потеряет самообладание, и ты увидишь, что скрывается за облаками.
7
ЕЩЕ ОДНУ ИСТОРИЮ, ПОЖАЛУЙСТА
Кейвану исполняется семь лет, и нам четверым поручено организовать праздник. В дом Зари приглашены почти все мальчишки из переулка. Мы с Ахмедом должны помогать. Или, по крайней мере, этим Фахимех и Зари объясняют наше присутствие. Мы проводим весь день за украшением дома красными, белыми и желтыми гирляндами и воздушными шарами. Девушки готовят сэндвичи, а я расставляю пластиковые тарелки и чашки и раскладываю пластиковые ножи и ложки. Ахмед вызвался организовать музыку. Он взял у друга маленький недорогой кассетный стереомагнитофон и целый день занимается его наладкой.
— Подготовить нужную музыку для вечеринки — самая важная часть дела, — говорит Ахмед. — Надеюсь, вы это понимаете? Весь вечер пойдет насмарку, если я не подберу песни правильно.
Фахимех говорит:
— Да, милый, мы понимаем.
Зари смеется над дурачествами Ахмеда.
— Вы действительно это понимаете или просто соглашаетесь потому, что я такой красавчик? — шутит он.
— И то и другое, милый, — откликается Фахимех. — Ты прав и к тому же очень хорош собой.
Ахмед включает свои любимые песни и танцует под них посреди комнаты.
— Ты хорошо танцуешь, — хвалит его Фахимех.
— Мне давал уроки танца сам Теннесси Уильямс.
— Теннесси Уильямс не был танцором, — возражаю я.
— Я пытался сказать об этом Теннесси, но он не хотел даже слушать.
Кажется, все дети прибывают одновременно. Ахмед говорит, что они, должно быть, ждали под дверью и готовились к вторжению. Через пять минут от его песенной программы не остается и следа. Кейвану страшно нравится быть в центре внимания. Он хочет играть в лошадки и на роль коня выбирает Ахмеда. Ахмед нагибается и проводит остаток дня, катая всех детей на спине. Один раз я пытаюсь сесть на него, но он сбрасывает меня, бормоча себе под нос богохульства. Фахимех и Зари со смехом мне аплодируют.
Дети носятся по двору, по лестнице и из комнаты в комнату. Они орут, визжат, толкают друг друга и не переставая дерутся. В какой-то момент Кейван падает и расцарапывает коленку. Мы с Зари и Фахимех садимся около него, пытаясь успокоить, но он продолжает плакать.
— Знаешь, однажды я сломал голень в трех местах и даже не заплакал, — рассказываю я.
— Как это, разве не было больно? — надув губы, спрашивает Кейван.
— О да, конечно, было больно, — говорю я. — Но я решил, что слезы от боли не помогут.