Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
Может быть, рассказать ему? Да, можно и рассказать, ведь в конце концов он был в ее комнате, ночью, после двенадцати… Но детская кроватка и близкое милое лицо…
— А что, если мне пойти вместо тебя к директору и поговорить о тебе? — спрашивает Куфальт. — Ведь существует же фонд помощи бывшим заключенным. И есть резон помочь тебе, ведь ты получил бы приличную работу.
— Ты не сможешь это пробить, — примирительным тоном отвечает Эмиль. — Совет инспекторов будет против.
— Значит, я пойду и туда, —
Ночь забыта, и забыт друг, которым хотелось похвалиться перед другими и который позволил назвать себя дурачком, так и не влепив польке, как положено, пощечину.
— Вот бы стать подмастерьем у столяра, — мечтательно произносит Эмиль, — Ты не представляешь, как мне надоела эта работа. Я делаю насесты уже восемь лет. Знаю каждый взмах. А вот если бы сделать шкаф или настоящий стол, ножки из хорошего дерева…
— Я скажу директору, — заявляет Куфальт. — Но, наверное, пройдет время, прежде чем это разрешат.
— У меня время есть. Я могу подождать, — говорит Эмиль.
— Ну хорошо! Значит, завтра, — решает Куфальт. — Мне нужно подумать, как у меня со временем. На завтра у меня много дел…
— А какие у тебя дела? — спрашивает Эмиль. — Ты ведь не работаешь.
— Вот поэтому-то у меня и много дел. Я весь день в бегах. — Он делает паузу и откашливается. Смотрит на дорогу — осенняя погода, холодно, ветрено, мокро, часов шесть, — тем не менее не исключено, что Хильдегард Хардер все-таки выйдет на улицу.
Но нет, она не появляется. И он небрежно замечает:
— Наверное, скоро я буду зарабатывать десять — двенадцать марок в день.
— Брехня, — бросает Брун,
— То есть как брехня? Вовсе не брехня, — возмущенно возражает Куфальт. — Я сегодня в обед был у Фреезе…
— Не знаю, — произносит Брун. — Не знаю, кто такой Фреезе. И сколько тебе пришлось заплатить ему за это тепленькое местечко?
— Ровным счетом ничего, — выпаливает Куфальт. — Ни одного пфеннига! Сначала ко мне зашел один тип, зовут его Дитрихом. Хотел получить залог. Ну, того я здорово надул, он хотел иметь двадцать пять процентов с моих доходов. А в конце одолжил мне двадцать марок!
Куфальт хохочет, и Эмиль смеется вместе с ним, хотя ему не все здесь понятно. И Куфальт рассказывает о Дитрихе: за кружку пива и стопку водки в кабаке, вот болван, хотел отнять у меня последние деньги, вот дурак…
Теперь смеется уже Эмиль.
— Поделом ему, стервецу! А потом ты тайком от него пошел к господину Фреезе?
— Да, пошел, — отвечает Куфальт, но отвечает как-то странно.
— Мне разрешили вербовать подписчиков и собирать объявления, и за все я буду получать деньги.
— Вот это, брат, да, ну молодчина! — ликует Брун. — Если ты еще и к директору пойдешь и дело выгорит, тогда мы оба заработаем кучу денег и сможем
И в этот самый момент рядом с ними раздался голос:
— Нельзя ли мне на секунду переговорить с вами?
Они смущенно замолчали.
Куфальт первый пришел в себя:
— Может, я сегодня вечером еще зайду к тебе, Эмиль!
— Отлично, — сказал Эмиль. — И помни о директоре!
— Само собой! — произнес Куфальт. — Все будет хорошо, дружище! — Его голос звучал неестественно бодро. А затем Хильдегард Хардер и Вилли Куфальт, миновав темный городской парк, вышли из города.
Куфальт не зря умолчал о беседе с господином главным редактором Фреезе. Хотя «Городской и сельский вестник» был меньше «Друга отечества», тем не менее господин Фреезе наверняка был не менее важной персоной, чем господин Шалойя.
Конечно, войти к нему было нетрудно. Ждать не пришлось…
— Идите прямо, — пробормотал долговязый костлявый человек с лошадиным лицом, указывая на дверь. — Но сегодня настроение у него не ахти.
И Куфальт вошел.
За письменным столом сидел толстый, грузный, неряшливый человек с грязно-белой, как у моржа, бородкой, со съехавшим вниз пенсне.
Итак, с одной стороны письменного стола сидит господин Фреезе, а с другой — стоит Куфальт. Между ними на письменном столе куча бумаг, пивные бутылки, пузатая бутылка коньяка, рюмки. У господина Фреезе серое лицо, а вот глаза, красные, смотрят зло.
Он щурится на Куфальта, открывает рот, словно желает что-то сказать, и снова закрывает его.
— Доброе утро, — произносит Куфальт. — Я пришел к вам по совету господина Дитриха.
Фреезе крякает раз, другой, наконец ему удается прочистить глотку так, что можно разобрать:
— Вон!
Куфальт на секунду опешил. Теперь это уже не прежний Куфальт, вышедший из тюрьмы с надеждой, что все пойдет гладко, он знает, что нужно быть немного настырным, глотать обиды, собственно говоря, так же, как в тюрьме. Поэтому он задумывается, а затем произносит:
— Я, собственно, пришел как раз вопреки совету господина Дитриха!
Он стоит и ждет, как это подействует.
Господин Фреезе зло смотрит на него своими маленькими красными глазками. Он снова крякает, прочищает глотку, затем ищет глазами бутылку коньяка, мрачно кивает головой, крякает еще раз и медленно произносит:
— Молодой человек. Вы хитры. Но вам не перехитрить старого человека.
Внезапно он прерывает себя.
— Вам не мешает печка?
Куфальт теряется, оглядывается на большую белую изразцовую печь, которая пышет жаром, стараясь угадать, что же хочет услышать от него собеседник (ему хочется сказать именно это), и потому он говорит: