Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
Уже наступила поздняя осень, почти зима, не за горами декабрь, и директор все еще носит светлый спортивного покроя костюм и безукоризненные рубашки. Куфальт хорошо их видит, потому что директор в таком вот виде расхаживает взад и вперед по комнате.
На мгновение он останавливается, смотрит на Куфальта. Наверняка с того майского дня директор выпустил на волю триста — четыреста зеков, но он сразу вспомнил его.
— Здравствуйте, Куфальт. Мне сказали, что вы снова появились в нашем городишке. Кем вы работаете? Или вы не работаете?
Он пожимает ему руку
— Сигарету хотите?
И как когда-то предлагает сигарету за шесть пфеннигов. С той лишь разницей, что на сей раз сигарета не производит на Куфальта того впечатления, как тогда.
— Значит, в Гамбурге вы больше не работаете, не так ли? Однажды к нам пришел на вас запрос из полиции. Но больше я ничего об этом не слышал. Вам дали какой-то срок или вы не хотите об этом говорить?
Нет, Куфальт хочет говорить и рассказывает историю о «Цито-Престо».
Директор качает головой.
— М-да, жаль, да, с другой стороны и не жаль, это всегда могло плохо кончиться, столько заключенных, никогда из этого ничего бы путного не вышло. А что вы сейчас делаете?
— Собираю подписку на здешнюю газету «Сельский вестник», господин директор.
— И этим вы живете?
— Я зарабатываю не менее двухсот в месяц, господин директор, — с гордостью произносит Куфальт.
— Так-так! Я слышал, будто эта газета на грани банкротства. Никогда не читал, а вы решили всучить мне подписку?
— Нет-нет, господин директор, — торопливо и немного обиженно произносит Куфальт. — Мне это в самом деле не нужно, я и так наберу подписчиков.
— Тогда что же?.. — спрашивает директор. — Старые долги?.. Зимнее пальто? Кстати, ваше еще в очень хорошем состоянии. Чего же вам тогда не хватает?
Куфальт действительно немного обижен. Разве нельзя прийти к начальнику, не прося что-нибудь для себя, а просто так, чтобы повидаться с ним, только из чувства благодарности, по дружбе… Но нет, ему приходит в голову, что и ему кое-что нужно от директора, наверно, сюда без нужды не ходит никто.
— Итак, Куфальт? — Директор повторяет вопрос.
— Брун, — произносит Куфальт. — Господин директор, вы ведь знаете Бруна?
— Бруна? — пытается вспомнить директор Греве. — Я что-то не припоминаю, у нас здесь много Брунов. Который из них сидел в вашу бытность?
— Эмиль, господин директор, такой маленький, с круглой головой, он сидел за убийство с целью ограбления, господин директор, но это было убийство не с целью ограбления…
— Ах, да, — говорит директор, — теперь вспомнил, одиннадцать лет или что-то в этом роде, освобожден условно. — Он морщится. — А не тот ли это Брун, который, освободившись, напился в стельку, пошел к девицам и учинил драку? Вы сейчас с ним живете, Куфальт?
— Нет-нет, я живу отдельно, снимаю комнату. Но я иногда вижу его, господин директор, он действительно хороший парень и работник прилежный…
При этом Куфальт думает: «У директора память куда лучше моей. Ты никогда не спрашивал Эмиля о том, что случилось в день освобождения, ты напрочь забыл об этом».
— Во всяком случае, — произносит директор, —
— Об этом я ничего не знал, господин директор, — говорит Куфальт.
— Ну да ладно, а теперь рассказывайте, что с Бруном?
И Куфальт рассказывает, какой Брун умелый, талантливый столяр, как все эти годы в тюрьме он только и занимался что столярным делом и как он теперь на воле не имеет права заниматься им, потому что не сдал экзамена на звание подмастерья. И как он, Куфальт, подумал, что, может, удастся послать Бруна учеником к столярных дел мастеру, ведь и мастеру не худо будет, если у него учеником бесплатно будет работать прекрасный подмастерье, а тогда у Бруна была бы настоящая профессия и он мог бы работать дальше…
Куфальт рассказывает все это с жаром, а директор внимательно слушает. При этом он расхаживает взад-вперед по комнате и один раз говорит «да» и вздыхает, между делом угощает Куфальта второй сигаретой.
Но когда тот закончил, директор остановился и сказал:
— Во-первых, надо найти сначала мастера без предрассудков, которого не остановит убийство с целью ограбления. А это очень и очень нелегко. Да-да, я знаю, вы скажете, что все было не так, но в бумагах записано убийство с целью ограбления, и срок он тоже отсидел за него, и кассационную жалобу он тоже никогда не подавал… А дальше нужно обеспечить его деньгами на все время обучения, когда он почти ничего не будет зарабатывать. Нужно получить деньги из фонда соцобеспечения на три-четыре года, минимум по пятьдесят марок в месяц. А это еще труднее, потому что мы ведь не знаем, сколько денег получим в следующем году, и не будут ли они нужны кому-нибудь больше…
Куфальт хотел было возразить, но директор продолжал:
— Нет, подождите. А потом я должен буду представить этот вопрос на обсуждение собрания надзирателей, и, не говоря уже о других трудностях, нужно будет и там добиться, чтобы все надзиратели сочли Бруна достойным отличия и помощи. И здесь, дорогой Куфальт, я настроен очень пессимистически, потому что уже одна эта история в день освобождения…
— Но, господин директор, — возразил Куфальт. — Ведь господин директор сам знает, что в день освобождения все ходят как ненормальные. Будто с цепи срываются, когда выходят на волю. Я тоже.
— Ну да, — согласился директор, — все это нам известно. Поэтому мы и заступились за него, чтобы забрали заявление из полиции. Однако согласитесь, Куфальт, это не лучшая рекомендация.
— Но в тюрьме Бруна ни разу не наказывали! Он всегда был самым примерным работником.
— Ну что же, надо навести о нем справки, — ответил директор. — Если он действительно был таким примерным… может быть… но нет, собственно, никто не согласится потратить столько денег на одного человека…
— Но он действительно этого заслуживает, господин директор, он хороший парень!