Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды
Шрифт:
— Разве я вам что-то напортил? Ничего не понимаю. Вы мне скажите…
— Ну только попадись ты мне, подлюка. Уж я тебе покажу!..
Куфальт смотрит на пожелтевшее, искаженное злостью лицо.
«Ну, теперь не остановишь», — думает он.
— Что стоит мне провести одну ночь в тюрьме, господин инспектор, — произносит он, и на сей раз господин Брёдхен понял.
— Послушайте, вы! — кричит он.
Но Куфальт уже бежит в каптерку, чтобы получить там свои вещи.
Через
Все как в тот майский день, когда его выпустили: опять придется все начинать сначала, все в тумане!
Но все не так, как в мае. Он знает, действовать, как тогда, он не будет.
На этот раз он попробует по-другому. Ему незачем стараться, так или иначе все кончится плохо. «Прощай», — думает он.
— Видите ли, — сказал господин Крафт. — Мы ведь уже знаем от Брёдхена, что не вы взяли деньги, и все-таки…
— Может быть, вы знаете, кто их взял? — с любопытством спрашивает Куфальт.
— Он и этого не знает! Сам каменщик Цвитуш! Вы удивлены?
— Да ведь он мне хотел все ребра переломать, — в самом деле удивляется Куфальт. — Почему же он их взял?
— Да ведь он известный пьянчужка. Полтора года терпел, пока о нем заботилось общество трезвости, а теперь снова запил. Все разом наверстал.
— Вот сволочь! — с чувством произносит Куфальт. — А я бы из-за него сел. Это Брёдхен расколол?
— Да нет. Хозяин пивнушки, которому Цвитуш передал деньги на хранение, чтобы пропить их потихоньку от старухи. Хозяин пришел сам, когда услышал о вашем деле.
— Значит, весь городок знает о моем деле? — спрашивает Куфальт.
— Да! — с нажимом произносит Крафт. И торопливо добавляет: — Вот видите, Куфальт, именно поэтому вы больше не можете работать у нас. Пока никто не знал, вы понимаете?.. Но теперь, когда все-все знают, вы понимаете! Ходить по квартирам, может быть, вам придется отвечать!
Секунду Куфальт молча смотрит на него.
— До сих пор ничего не пропало! — произнес он.
— Да, нет-нет, я ведь ничего не говорю. Но ведь всякое можно сказать, ведь вам это тоже неприятно.
— Я хорошо работал.
— Хорошо работали! Спору нет, работали хорошо! Наш лучший сборщик подписок! Но сейчас дела обстоят таким образом… мы даже готовы заплатить вам отступного, тридцать марок, нет, пятьдесят марок, ведь так, господин Фреезе?.. И это несмотря на то, что вы у нас так хорошо зарабатывали. Но вы понимаете…
Ему хотелось как можно скорее распрощаться.
— И за комнату вы тоже должны заплатить, — угрюмо произнес Куфальт. — Я здесь не останусь, я вернусь в Гамбург.
— Но… — начал было господин Крафт.
— Ладно, брось, — произнес Фреезе. — Заплати ему. Вот что, Куфальт, к Хардерам я бы не стал заходить…
Широко раскрыв глаза, Куфальт удивленно посмотрел на него.
— Брёдхен и у Хардеров был.
Все. Крышка. Конец. Тоже хорошо.
— Возьмите
— Только без Трены, — произносит Куфальт, пытаясь засмеяться.
— А, Трена, Трена, — произносит Фреезе. — Она от вас не убежит. Все равно она будет с вами. Кстати, в Гамбурге есть каналы…
— Нет-нет, — произносит Куфальт. — В Гамбурге мы начнем все по-новому. Может, вы обо мне еще услышите…
И, рассмеявшись, уходит, снимает в сберкассе деньги, пакует вещи. Перепуганная хозяйка, ворча, крутится вокруг него: «Как можно таких выпускать!» И вот наконец он в поезде!
Начинается новое кино!
Он разворачивает свежий номер «Вестника».
— Вонючая газетенка, — бормочет он.
Но в этой газетенке он находит на полутора страницах нечто такое, что заставляет его забыть о поездке.
Сгорела деревообделочная фабрика!
«Поджигателя, рабочего Эмиля Бруна, отсидевшего одиннадцать лет в тюрьме, несмотря на тщательные поиски силами всей городской полиции и жандармерии, пока найти не удалось. Предполагают, что он в ту же ночь отбыл в Гамбург. Вероятно, это он во время пожара украл мужской велосипед, оставленный у входа в трактир Кюна, и на нем…»
Ну, Эмиль, дружище, если я встречу тебя в Гамбурге, восьмерить не буду, я тебя не заложу!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Идем на дело
Первая декада февраля. Гамбург пропитан дождями, туманом, холодом, слякотью и быстро тающим снегом.
Стоит ночному ветру подуть со стороны Аусен и Инненальстера, как люди поднимают воротники пальто и стараются быстрее попасть домой. Напрасно сверкают великолепным блеском шикарные магазины на Юнгфернштиге; разве что разгоряченная и оживленная молодая парочка после театра или кино остановится поглазеть на витрину: «Смотри, какой красивый большой аквамарин! Не этот, другой, оправленный в старое серебро…» — «Да, прекрасно! Пойдем, нам еще до дома добираться, а эта сырость и холод до костей пробирают!»
Еще десять минут, и поток зрителей из театров и кино уже иссяк, свет в витрине гаснет, с шумом спускаются жалюзи, стальные решетки вставляются с внутренней стороны окон — улица пустеет, лишь озябшие девицы стоят на углах в ожидании клиентов.
— Ну, миленький, что будем делать?
— Некогда, крошка, некогда, — торопливо произносит молодой человек в пальто и котелке. — В следующий раз.
Он быстро шагает дальше, воротник его пальто тоже высоко поднят, но, похоже, сырость и резкий ветер ему нипочем. Он довольно насвистывает что-то и твердо ступает каблуками, разбрызгивая снежное месиво.