Кто услышит коноплянку?

Лихачев Виктор

– У нас все будет серьезно, вот увидите. Вы сами говорили, что я талантлив.

– Я и сейчас так думаю...

После того разговора на какое-то время Ферапонт исчез из ее жизни. И вот сегодня позвонили Илья и Софья. Если всем другим звонившим Воронова отвечала: "Спасибо, я подумаю", то им ответила: "Спасибо, я постараюсь". И они поняли, что Софья приедет. О Кирееве Воронова не вспоминала. Ну, если и вспоминала, то самую малость. Когда в кафе Владик Хабилава, арбатский плейбой, шутя назвал ее бессердечной пожирательницей мужских сердец, Софья смеясь ответила ему:

– Не знаю, не знаю. А один человек, между прочим, сегодня утром назвал меня застенчивой и доброй. А еще нежной и верной.

– Радость моя, надеюсь,

эту чушь он шептал тебе не в постели?

– Нет, солнце мое, не в постели. А ты с этими словами не согласен?

– Застенчивая, верная? Сонечка, ты же умная женщина. Такая грубая лесть - и ты поверила? Это был обычный треп, но слова Владика задели Софью. Даже не слова, а то, с каким искренним смехом и чувством веселого недоумения переспрашивал: "Застенчивая, верная?" Вспомнился Смок: "Как с цепи сорвалась... Богема твоя хренова". А ведь, похоже, он был прав. То, что мужчине ставится в достоинство, женщинам не прощается. Глаза Владика, масляно смотревшие на нее, были красноречивее любых слов.

А еще раз она подумала о Кирееве, когда, расплачиваясь, вспомнила о деньгах, которые надо передать родителям девочки, от которой Михаил был, похоже, без ума. "Ничего, до послезавтра подождет", - решила Софья.

Но поздно вечером, уже дома, ей вновь пришлось вспомнить Киреева. Позвонила Алла:

– Хочу спросить, Сонечка, а как ты планируешь провести завтрашний день?

– Хочешь пригласить меня на дачу?

– А как ты догадалась?

– Я сегодня просто на разрыв. Никогда не думала, что Софья Воронова настолько популярная личность.

– И что скажешь?

– Скажу большое спасибо. Увы, уже обещала.

– Жаль, а кому, если не секрет?

– Не секрет. Мещерским.

– Понятно. Куда нам, рабоче-крестьянским, до этих аристократов.

– Глупости не говори. Я же не виновата, что они раньше меня позвали.

– А я разве виновата, что до тебя дозвониться невозможно? Шучу. Мы увидимся после праздника?

– Конечно.

– Да, я тебя поблагодарить хотела.

– За что?

– По жизни как-то получается, что ты мне всегда только доброе делаешь.

– Заинтриговала, не спорю. И что же я тебе такого доброго в последний раз сделала?

– А ты не иронизируй. Это же ты мне Юлю Селиванову порекомендовала.

– Юлю?

– Массажистку. Она мне вчера косметику принесла. Обалденную просто. Софья насторожилась:

– Подарила косметику? А в честь чего?

– Ты меня обижаешь, подруженька. Юле привезли крем откуда-то из Азии, ей он не подошел, вот она про меня и вспомнила.

– Про тебя? И денег не взяла?

– А она, между прочим, о тебе взахлеб говорила. На душе у Софьи опять стало тревожно.

– Взахлеб?

– Без преувеличения. Мы с ней так славно поболтали.

– О чем?

– Да разве я припомню все?

– Тогда скажи, про Киреева, Михаила, она спрашивала?

– Ну, спрашивала. Что с тобой, Сонечка, у тебя даже голос изменился?

– Алла, говори, что ты ей рассказала.

– Ладно, скажу, а что такого? Как он мне деньги принес, про болезнь его...

– Что Киреев идет пешком в Старгород - тоже говорила?

– Не помню. Кажется, да.

– Кажется или да?

– Да. Что случилось, ты мне скажешь? Это что, был секрет?

– Какое это теперь имеет значение? Эх, Алка, Алка.

– Что - Алка?

– Ничего. Это я - дура. Ладно, давай прощаться.

– Соня, постой. Я что-то плохое сделала?

– Не знаю, ты или я. Неужели ты не понимаешь, что косметику она тебе подарила не ради глаз твоих красивых.

– А почему?
– почти по-детски спросила Петрова.

– Потому что язык у тебя без костей. Киреев ей был нужен, понимаешь? Пока. Софья бросила трубку. Теперь она все поняла. Михаил был прав: тот "пошехонец" следил за ними. Он знает, куда поехал Киреев. В том, что незнакомец как-то связан с Селивановой, Софья не сомневалась.

Прощаясь, Михаил крикнул ей: "Если доберусь до Старгорода". Какой смысл он вкладывал в эти слова - узнает ли об этом Софья? Получалось, из-за нее человеку, который не сделал ей ничего плохого, человеку, и без того переносящему физические страдания, грозила смертельная беда. Опять пришел на память Смок. Уж на что дядя был смел, умен и, как раньше думала Софья, всесилен, но и его убили. Безжалостно, размозжив голову почти средь бела дня в двух шагах от дверей собственной квартиры. И вот теперь Киреев. Странный человек с грустными глазами. На нее что-то нашло тогда, во время их последней встречи. Другой бы ее расспросы воспринял как флирт, а этот говорил о парадоксальности мира, о том, что можно смотреть, а можно "видеть". А потом он уехал - в никуда, обещав через Лизу подавать о себе весточки. Почему-то отчетливо представилась картина: Михаил идет по дороге, навстречу движется автомобиль. Киреев проходит мимо, ничего не подозревая, а машина останавливается, из нее выходят люди... Софье стало страшно. Она бросилась искать номер телефона Селивановой. Гудок, второй, третий... Софья еще не знала, что она скажет этой женщине... четвертый, пятый, шестой - но обязательно скажет.

– Я слушаю. Алло, говорите. Я слушаю вас.

– Вот и хорошо, что слушаешь. Это Воронова. * * *

В автобусе на икону Киреев смотреть не решился - не хотелось привлекать внимания. В Болхов приехали в семь часов вечера. Михаил Прокофьевич вышел из салона последним - он словно оттягивал встречу с неизбежным. Единственный из всех пассажиров, кто сказал водителю "спасибо", Киреев шагнул в свою новую жизнь. В смутных мечтах она виделась ему яркой и загадочной. Что оказалось на деле? Убогое здание вокзальчика, пустая торговая площадь, неказистые серые домики. Два "человека", два антагониста внутри Киреева завели привычный спор - так случалось всегда, когда Михаила Прокофьевича охватывала нерешительность. Первый: "По-моему, все нормально. Помнишь примету? Все, что плохо начинается - хорошо заканчивается..." Второй: "Утешил. С каких таких пор ты стал в приметы верить? А по-моему, дрянь дело. Это надо же

– гостиница в городе работает два дня в неделю, когда белорусы приезжают торговать. А торговать они приезжают по субботам и воскресеньям. Сегодня хоть и праздничный день, но - четверг. Ау, белорусы, где вы? Нету. Так куда мы пойдем, где голову приклоним?" Первый: "Надо пройтись по городу, осмотреться. В конце концов, до темноты еще далеко. Можно, конечно, плакать по уютной московской квартире, но стоит ли? Неужели правы Галина и Наталья, советовавшие... ты сам знаешь, что они советовали". Второй: "А ты на самолюбие не дави. Уметь признавать свои ошибки - это признак мудрости. По московской квартире плакать поздно, а вот на орловский автобус успеть еще можно. В Орле с гостиницей проблем, уверен, не будет. Город посмотришь, а потом - до Тулы. Оттуда - в Старгород".

Первый: "Трус несчастный. Чего испугался? Шести-семи ночных часов? Что ночлега не найдем? Забыл народную мудрость: "Май - под каждым кустом рай"? Придумаем что-нибудь..."

– Заткнитесь вы оба!
– Киреев произнес это вслух. Проходившие мимо старички, видимо муж и жена, испуганно оглянулись и убыстрили шаг. Михаил Прокофьевич вздохнул виновато - и пошел потихонечку мимо серых домов по дороге, бравшей резко в гору. Это были первые метры его странствия. Он говорил себе: "С этого момента я все начинаю с нуля, с самого начала. Я, как старый хлам, выброшу весь этот груз, что будет мешать мне идти вперед. Я начинаю учиться, учиться заново. У людей, зверей, птиц. Каждый день может стать последним в моей земной судьбе, каждая встреча последней. Значит, сегодняшний день - самый важный в моей жизни, завтрашнего может просто не быть. Люди, которых я встречу, - самые важные, ибо других, вполне возможно, мне не суждено увидеть".