Куда пропали снегири?

Сухинина Наталия Евгеньевна

Две жизни. Это ведь тоже дано не каждому. Быва­ет, мы и от одной устаём и тянем лямку земного бытия безрадостно и по привычке, А две жизни? Кто знает, может, это и не крест вовсе, а награда Создателя, как тут разобраться?

Мы сидим с Оксаной в её комнате, и нам хорошо го­ворится за жизнь. Вслушиваюсь в её медленную речь и привыкаю к ней, всё понятно. Хочу спросить её об очень личном, но всё не решаюсь - кому понравится, когда лезут в душу?

– Вы хотите о чём-то спросить?
– чуткая девушка смотрит на меня серьёзно.

– Да, да, вот скажи мне, пожалуйста, когда, в каком возрасте ты почувствовала,

что ты не такая, как все?

– А я и сейчас этого не чувствую, - засмеялась Ок­сана.

Евгения Федосовна хлопочет на кухне насчёт чая.

КУПЕ НА ДВОИХ

Я опаздывала на поезд и привычно корила себя за несобранность. Скорее, скорее... В вагон влетела запыхавшись и облегчённо оглядела купе: с кем суждено мне коротать неблизкую дорогу к Северному Уралу. И увидела женщину в обтягива­ющих бёдра лосинах и много-много коробок, баулов, безразмерных клетчатых сумок, которыми пестрит наша матушка-столица, принимая и провожая бедо­лаг-коробейников. Вещи лежали и под столом, и в ногах у моей попутчицы, и даже на двух верхних полках.

– А если придут пассажиры, тогда как?
– удивлён­но спросила я.

– Не придут. Я оплатила три места, - голос у попут­чицы был резковатый, с хрипотцой, - так что радуй­тесь, у нас купе на двоих.

Радоваться почему-то не хотелось.

Было в женщине что-то вызывающее, неделикат­ное. Даже лосины, заправленные в чёрные высокие сапоги, даже яркая, просторная, почти до колен футболка с двумя уродливыми мышками на живо­те. Крашеные волосы уже пробивались честной сединой, небрежно подведённые глаза смотрели колюче. Но - всё, хватит. Мы не выбираем попут­чиков.

– Хотите кофе?
– делаю попытку «подружиться» с женщиной: ехать долго, и колючий взгляд мне сов­сем без надобности.

– Можно...

Мы пьём растворимый, из пакетиков, кофе и уже знаем друг про друга, что одна едет в командировку, а другая - домой. Отоваривалась в Лужниках, успела обернуться за один световой день. Поезд пришёл в Москву утром, только метро открылось - она уже «на Луже», сапог женских двадцать пар взяла, пер­чаток мужских - тридцать, домашние тапочки, сви­тера, два мужских костюма, джинсовые сарафаны. Обернулась, и на поезд обратно, домой, в Ханты-Мансийск.

– Теперь надолго хватит...
– успокаиваю.

– Что вы, какой там надолго! Сейчас хорошо берут, к зиме всем надо. Я каждые пять дней в Москву езжу.

– Каждые пять дней с такими баулами?!

– Хочешь жить, умей вертеться...

Жалко мою попутчицу. Тягать по метро тяжёлые тюки, жить на колёсах, не поесть толком, не помыть­ся, не поспать. Нелегко зарабатывают люди свой хлеб насущный. Чувство вины в душе, сострадание к сидя­щей напротив женщине. Мыши на животе хохочут, за­ливаются, а измученное лицо серо и невыразительно.

Она ушла покурить. Вернулась нескоро.

– Сейчас с мужиками в тамбуре разговорилась. Из Белоруссии. Едут на Север деньги зарабатывать, кот­тедж какому-то крутому строить. Говорят, большие деньги обещал. Спрашиваю, это какие же большие? Полторы тысячи баксов за три месяца. Ну, мужики, ну измельчали.

– Неплохие деньги, - говорю, - для

семьи сущест­венная поддержка.

– Неплохие?! Да я, бывает, за день столько имею.

Вот и разберись, жалко ли мне её теперь. Чтобы зарабатывать так много, можно и баулы «с Лужи» потаскать, и не поспать, и не помыться. Попутчица видит, что произвела должное впечатление. Она до­стала губную помаду и без зеркала, по памяти, ловко ею мазанула. Закинула ногу на ногу, посмотрела на­смешливо:

– А вы сколько зарабатываете?

– По-разному, - смутилась я, - по-разному.

– Деньги человека к жизни возвращают, - приня­лась философствовать женщина.
– Мне говорят, ты, Валентина, крутиться умеешь. Да, умею. У меня цель есть, вот и кручусь.

И она без вступлений стала мне рассказывать про цель. Стучали колёса, горячий кофе согрел и развесе­лил, спешить было некуда. Окончила торговый инсти­тут в Челябинске, пошла в промторговую организа­цию, но очень скоро поняла, что протирать на этой работе юбки - себе дороже. Знакомствами кой-каки­ми обросла, стала доставать дефицит, конечно, за пе­реплату. Быстро окрепла материально. Вышла замуж. Муж тоже попался «не из инженеров», раскрутились, купили машину, построили дачу, обставили с иголоч­ки квартиру. Родилась дочь. И ей ни в чём не отказы­вали, жили в достатке. Достаток стал привычным, естественным. А как же по-другому? Поехали своей машиной в Крым. Она хорошо помнит. Ободзинский. «Эти глаза напротив...»

– Сделай погромче, - попросила мужа.

«Эти глаза напротив чайного цвета...» Откинулась на сиденье, прищурила в блаженстве глаза. Только вдруг полоснула по ним жаркая молния, и тепло, про­тивное, липкое, поползло по щекам. На полной ско­рости врезались в идущий навстречу «Жигуль».

Врач зашивал на её лице швы и матерился. Первое её осознание случившегося: матерные слова и боль.

– Молчи, сдохнуть могла, радуйся. Правда, краса­вицей уже никогда не будешь, - врач негодовал, де­журство уже заканчивалось, «скорую» встретил у подъезда.

Удивительно, муж отделался сотрясением мозга и лёгким переломом ребра. А она полгода пролежала в корсете в больнице, потом на реабилитации в заго­родной клинике, потом дома. Стремительно, под уклон, под горочку, посыпались с вершин её благо­получия, нажитые умением крутиться «пятаки». Сбережения на книжке «сожрала» больница, врачи беспомощно разводили руками: «С радостью бы, но лекарство очень дорогое». Уж она-то знала расшиф­ровку этих слов. «Нужны деньги? Скажите сколько. Я готова на всё». Сильнейшее потрясение: впервые с палочкой самостоятельно дошла до туалета и уви­дела в зеркале безобразное лицо с красными шрама­ми, изуродованной губой. Закричала, забилась в ис­терике.

– За любые деньги, сделайте что-нибудь!

Продали дачу. Деньги нужны были не только на пластическую операцию, но и на откуп от тюрьмы. Мужу грозил приличный срок, вина его в аварии была установлена, а пострадавший «Жигуль» оказался не промах. Назвал такую сумму...

– Всё, что угодно, только не тюрьма!
– она плакала на плече у мужа, а он опускал глаза.

Она уже не раз ловила на себе брезгливый взгляд. Шрамы, они заживали очень медленно... Операция на­дежд не оправдала. Предательские ниточки, метины страшной беды, прочертили на лице Валентины гео­метрический незамысловатовый узор. Еле заметный...