Куда пропали снегири?

Сухинина Наталия Евгеньевна

Неделю живёт Заур в доме. Не торопит его Ашот. Не напрягается печник, кладёт неспешно по кирпичи­ку, попыхивает своей трубкой. Оказывается, тоже вдовец. Но жена его болела долго, всю её, бедную, скрутило, кукурузу ломала и повалилась в челу между рядов. Отмучилась. А он всю жизнь в горах. Родился там, женился, там и помирать будет.

– Ты ещё крепкий, - подбадривает его Ашот.
– Это я трухлявый пень, а ты крепкий...

– Какой там крепкий, - машет рукой Заур, - это я на вид, а внутри такая же труха...

Разговаривают. В основном вечерами,

когда Заур, наломавшись с кирпичом, лежит, попыхивая трубкой, на Ашотовом продырявленном диване. Ашот рядом за столом режет острым ножом табак. Сам он не курит, режет для Заура. На столе большой глиняный кувшин. С вином.

– У тебя знаменитое вино. Ты, видно, сахара в него не добавляешь. Когда сахар, привкус есть. А это солн­цем пахнет.

Закончил печник работу. Два раза спускался в пог­реб Ашот, два раза наполнял кувшин своим знамени­тым, пахнущим солнцем вином. Пили неспешно, по­долгу говорили тосты - за детей, что разлетелись по свету, за родительскую память, за то, чтобы мир был, чтобы кукуруза на полях родилась, чтобы солнцем на­ливался в садах виноград.

– Знаешь что, Ашот, ты мне как брат теперь, и я те­бе, как брату, забор подновлю. Видел я за домом: за­бор совсем упал. Тебе одному не справиться, а мне по­ка даёт Бог силы.

– Заур, да я тебе за это... Мне без забора никак нельзя, куры соседские замучили, козы лезут. Я тебе за это целую бочку вина дам. Целую бочку. За камин хотел полбочки, а за камин с забором целую. Сам на бричку погружу, увезёшь.

– Вино у тебя, конечно, знаменитое. Но целую боч­ку... Сам-то с чем останешься?

– А у меня ещё одна бочка есть. Тоже пятидесяти­литровая. Две у меня, одна к одной, сам выберешь.

Но вот уже и забор поставил Заур. Уже и дорожку к летней кухне выложил оставшимся от камина кирпи­чом - зачем Ашоту месить осенью грязь? Уже за по­следним ужином сидят два старых вдовца. На столе знакомый кувшин, сыр сулугуни, тарелка с дымящей­ся мамалыгой. Завтра с утра пораньше, до жары, Заур на бричке отправится по горной дороге к себе в село. Хозяин не обидел гостя. Сам выкатил из подвала бо­чонок с крепко вбитой деревянной пробкой, сам по­грузил его на бричку:

– С Богом, Заур. Пойдём, провожу тебя до края де­ревни.

Пошли. Лошадь понуро потащилась в гору. Одолев подъём, пошла веселее, старики прибавили шаг.

– Домой торопится, чувствует, что к дому. Нагос­тилась, - грустно сказал Заур.

– Вон до того эвкалипта провожу, там наша дерев­ня кончается, дальше езжай один...
– также грустно произнёс Ашот.

И тут случилась на дороге глубокая ложбинка. Ко­лесо брички нырнуло в неё, как-то беспомощно писк­нуло и - соскочило. Бричка завалилась набок, сполз набок и бочонок, а испуганная лошадь стала озирать­ся назад, вертя головой и заметно нервничая. Броси­лись к колесу, заохали. Заур стал обзывать лошадь, а той и самой не в радость дорожное приключение, до­мой шла, да вот остановилась. Решили, чтобы легче было надеть колесо, снять с брички тяжёлый бочонок с вином. И только тут и увидели. И -

обомлели...

От удара пробка из бочонка вылетела, и под брич­кой щедро разлилась большой красной лужей знаме­нитая Ашотова «Изабелла»! Кинулись к бочонку - пустой лежит, неинтересный.

– Давай, брат, колесо исправлять, мне ведь домой надо...
– первым нарушил молчание Заур.

– Знаешь что, ты пока тут посиди, а я домой сбегаю за лопатой, да и молоток нужен, как без молотка ко­лесо насадишь? Я пойду, я быстро.
– Ашот медленно поднялся и зашаркал на старческих ногах по горной дороге вниз.

Долго его не было. Когда Заур увидел Ашота, тот шёл как-то странно, будто кланялся, то и дело вы­прямлялся, потом опять кланялся. Заур вглядывался в далёкую пока ещё фигуру друга и ничего не понимал. А когда понял... А когда понял, ощутил в горле мгно­венно подкативший ком. Ашот катил бочку!

Заур поспешил навстречу. Ашот разогнул затёк­шую спину, выпрямился:

– Вот, бери. Она точно такая же, как и эта, и вино в ней такое же...

– Что ты, брат, что ты! Зачем мне твоя бочка с ви­ном. Мы ведь так не договаривались. Она твоя. А моя... Кто же виноват, что всё так получилось.

Ашот сел на траву, потное лицо его было измучено, глаза слезились:

– Ты забыл, что ли, брат, наши законы?
– спросил он строгим голосом.
– Ведь ты ещё у меня в гостях. Там за эвкалиптом только кончается наша деревня. Значит, ты ещё мой гость. Как могу я отправить гостя домой без обещанного? Бери. Твоя это бочка, по пра­ву твоя.

Заур молчал. Он не забыл законы. Он знал, что бес­полезно сейчас спорить с Ашотом, как бесполезно бы­ло бы спорить с ним, если бы оказался он на Ашотовом месте. Они немного покряхтели и надели на ось соскочившее колесо. Заур сам подкатил бочку к брич­ке, сам осторожно поставил её на место прежней.

– Иди, Ашот, намучился ты со мной.

– Нет уж, - Ашот грустно улыбнулся, - я тебя до эвкалипта провожу, до края нашей деревни. Пока ты мой гость, я за тебя отвечаю, и за бричку твою, и за ло­шадь, и за вино...

Они побрели в сторону эвкалипта. Идти было сов­сем недалеко, метров триста, не больше.

...Дрова в камине трещат. Большой глиняный кув­шин стоит на камине, грациозно выгнув гладкую, блестящую ручку. Смотрю на него под впечатлением только услышанного рассказа. Ашот перехватывает взгляд и понимает его по-своему:

– Вот видишь, не могу тебя теперь вином угостить. Нет вина, пустой кувшин. Но ничего, даст Бог вино­град на следующий год, будет вино. Ты приезжай, ты обязательно приезжай.

Как он там теперь, мой старый хозяин Ашот? На­верное, в эту новогоднюю ночь сидит он возле натоп­ленного камина один, в кресле-качалке, укутавшись пледом, стучит кочергой по раскрасневшимся полень­ям. Наверное, он посматривает на часы, боясь пропус­тить ответственный момент соединения двух стрелок в одну, а рядом на камине стоит красивый кувшин. Пустой. Потому что законы гостеприимства во сто раз важнее праздничных тостов.