Кухтик, или История одной аномалии
Шрифт:
Лишь один Кухтик точно знал, когда придет такое распоряжение.
Как-то однажды, сидя на скамейке перед казармой и тоскливо глядя в хмурое осеннее небо, Кухтик услышал за своей спиной:
– Ну что, все сидишь? Хреновы наши дела. Будем теперь до весны кукарекать.
Кухтик оглянулся и увидел подле себя собрата по несчастью - дембеля из своего взвода. Тот тоже числился в конце списка.
– Угу, - ответил Кухтик.
– Только весной не отпустят. До лета придется ждать.
– Не, весной. Точно - весной, - сказал собрат,
– Наш срок - летом. Я месяцы посчитал, - печально произнес Кухтик, который каждый месяц процарапывал гвоздем на обратной стороне ремня очередную насечку.
– А я тебе говорю - весной. У меня точная примета есть.
– Что ещё за примета?
– Кухтик недоверчиво посмотрел на соседа.
– А такая вот...
– Сосед пододвинулся к нему поближе.
– Братишку моего тоже мурыжили перед дембелем, а потом враз отпустили. Аккурат после того, как Первый Предводитель окочурился. Помнишь? Тебя ещё тогда в клуб гоняли портрет сымать.
– Ну и что?
– спросил Кухтик, не понимая, куда клонит его собеседник.
– Как что? И нас сразу отпустят, как только этот, нынешний, копыта отбросит.
Сосед наклонился к Кухтику и, понизив голос, сообщил:
– А этот к весне помрет. Точно. Я вчера по телевизору его смотрел. Он едва пасть разевает. Его под руки два хмыря вели. Плох совсем. К весне перекинется. Помяни мое слово.
Кухтик, озадаченный таким поворотом дела, задумался, обернулся в сторону клуба и внимательно посмотрел на портрет Третьего Предводителя, висевший над входом. На портрете Предводитель выглядел совсем неплохо. Розовый румянец на его щеках не предвещал близкого дембеля.
– С чего ты взял, что он помрет?
– спросил Кухтик.
– Да говорю тебе - помрет. Хошь, спорнем? На бутылку? Вот увидишь весной перекинется. Портрет сымут и - домой!
Кухтик не стал спорить со своим соседом, но с этого дня тоскливая дембельская жизнь его приобрела хоть какой-то смысл. Каждое утро он начинал с того, что подходил к окну казармы и смотрел, висит ли ещё над входом в клуб портрет Предводителя. По вечерам он теперь регулярно усаживался перед телевизором. Дождавшись, когда на экране появится интересующее его лицо, Кухтик внимательно вглядывался в него. Конечно, Предводитель на экране несколько отличался от Предводителя на портрете, и двигался он не совсем уверенно. Но все-таки кое-как двигался. И даже иногда что-то говорил. Хотя внимательный Кухтик отметил, что все чаще вместо голоса Предводителя стал звучать голос диктора, сообщавший зрителям, что именно сказал Предводитель и что он имел в виду.
Так продолжалось всю зиму.
Когда морозы кончились и серый асфальтовый плац снова показался из-под снега, Кухтик совсем загрустил. Сидя вечерами перед надоевшим ему телевизором, он заметил, что Предводитель стал вы-глядеть намного бодрее. Показывали его теперь, правда, реже, но передвигался он явно лучше. Это не прибавляло Кухтику оптимизма. Мечта о скором дембеле становилась
И вдруг...
В одно прекрасное утро, когда Кухтик встал и, как обычно, подошел к окну, его взору предстала чудесная, незабываемая картина.
Плац был на месте. Скамейка подле казармы была на месте. Зеленый обшарпанный клуб был на месте. Но портрета над клубом не было.
Кухтик подпрыгнул и громко захохотал. Впервые за все три года службы.
Испуганные салаги шарахнулись от него в стороны.
* * *
Долгожданный час наступил. Вечером накануне последнего дня службы Кухтика вызвал к себе старшина.
Халява сидел за столом в комнатке, именуемой "канцелярия роты". Увидев вошедшего дембеля, он встал и подошел к нему.
– Ну что, и твоя очередь пришла?
– спросил Халява, остановившись перед Кухтиком и потрогав пуговицу на его гимнастерке.
– Так точно, - ответил Кухтик.
Он был последним из дембелей и единственным, кто так и не сумел преодолеть страх перед старшиной. Хотя поводов для этого теперь уже вроде не было.
– Ладно тебе, - сказал Халява, отошел к окну и, стоя спиной к Кухтику, начал стучать пальцами по стеклу.
– Я вот... завтра, - сказал Кухтик, чтобы что-то сказать.
Старшина повернулся.
– Значит, так...
Халява сел за стол и попытался вдавить пальцем гвоздь, торчащий из крышки.
– Характеристику тут тебе велели сварганить...
– сказал он, не глядя на Кухтика.
– Вообще-то это капитанова работа... Но он мне сбагрил. Так что я тут тебе написал...
Гвоздь не поддавался старшинскому пальцу.
– В общем, я там написал тебе, что ты, мол, у нас герой... Ну, насчет отличной службы, и все такое... Старательный, мол, ты у нас... Бдительный сверх меры... Это тебе на гражданке сгодится.
Халява продолжал давить пальцем на гвоздь.
– Дурак ты, Кухтик, - вдруг сказал он с какой-то непонятной Кухтику грустью.
– Тяжело тебе, дураку, жить будет.
Гвоздь упорно не хотел лезть в крышку стола.
– Теленок ты... Ничего тебя не берет. Как ты такой уродился?
Халява смотрел не на Кухтика, а исключительно - на упрямый гвоздь.
– У меня самого такой же дурак растет. Что в лоб ему, что - по лбу... Я тебя тут гонял, может, чересчур. Так ты уж этого... В общем - служба. Сам понимаешь... Мать ее...
Кухтик молчал.
– Ну, короче, характеристика-то сгодится, - повторил Халява.
– А уж там - как пристроишься... Только затуркают тебя, дурака. Помяни мое слово. Затуркают. Это уж точно... Ну, в общем, ступай. Не поминай лихом.
– Я...
– начал было Кухтик.
– Ладно, ладно. Ступай... Гвоздей, мать их, навтыкали!
– Халява со злостью трахнул ладонью по кромке стола.
– Не влазит, собака!
Он поднял голову и посмотрел куда-то вбок, мимо Кухтика.
– Ну, чего стоишь? Ступай, говорю... Кругом - марш!