Кукла в чужих руках

Алексеева Наталия

— Удали, пожалуйста, — упрямо повторила я.

— Иди отсюда, Сейлор Му.

— Я не за просто так прошу. У меня кое-что есть.

— Откупиться хочешь?! Нищим платить нечем!

— Мне — есть!

— Ну давай рассмеши мои тапочки!

Я опустила руку в карман и нащупала серьги. Они ткнулись в ладонь ледяным уколом. И опять я почувствовала странное оцепенение — черная девушка не хотела меня отпускать. Но если отдать серьги Кантарии, то я навсегда избавлюсь от обеих!

Я сжимала серьги и не чувствовала привычной прохлады.

Вместо этого они нагревались, становились горячее и яростнее. Мысленно я уже видела, как, превозмогая сопротивление, протягиваю серьги Маше, и она забирает их. Она возьмет — я не сомневалась, — в них была заключена такая притягательность, что никто бы не устоял!

Вытащив из кармана, я медленно протянула зажатые в кулаке серьги. Вдруг в дверь постучали, и я, словно застигнутая воровка, отдернула руку. В комнату заглянула Машина мама.

— Девочки, пойдемте чай пить! Маша, познакомишь меня с подругой? Мне кажется, я тебя у нас не видела, — обратилась она ко мне.

Я сглотнула подступивший комок и покачала головой.

— Соня уже уходит.

— Почему так скоро? Уроки делать не надо — каникулы! И скоро Новый год! — засмеялась Машина мама.

Она улыбалась, и в уголках глаз, таких же, как у Кантарии — влажных и блестящих, — собирались мелкие морщинки. Она была и похожа, и не похожа на свою дочь.

Когда она приходила за Машей в школу или в художественную студию, то в ее сумке всегда находились какие-нибудь вкусности вроде домашнего печенья, которое доставалось не только дочери, но и ее приятельницам, из числа которых я так быстро выпала.

Я представила, как красивые черты лица, так похожие на Машины, искажаются болью и горем. Она перестанет улыбаться, а в глазах поселится вечная скорбь. И все из-за меня.

— Я ухожу. Спешу. Простите, — пролепетала я под насмешливым взглядом Кантарии и, торопливо одевшись в просторной прихожей, вылетела вон.

Глава 25. Новый год

Новогодние праздники, которые мы отмечали вместе с папой, я помню плохо. Эти детские воспоминания стерлись и остались только ощущения: ожидание чуда, суетливые приготовления взрослых, запах майонеза в салате, мандаринов на столе и елки на балконе. Я вставала на цыпочки и заглядывала в окно балконной двери, а елка упиралась темно-зелеными ветвями в стекло, и через прозрачную холодную преграду я прикасалась к ней ладонью.

А потом мы с мамой переехали в коммуналку, и то, как праздники проходили здесь, намертво врезалось в мою память. Потому что забыть все, что мы вытворяли с Кирюхой, просто невозможно. Под его чутким руководством я наряжала елку кружочками колбасы, приготовленной для праздничного застолья, бросала на спор в банку вытащенные из салата оливки и распевала с ним дуэтом — кто кого переорет — песни в открытое окошко, пока мамы нас не прогоняли.

К сожалению, это тоже продлилось недолго: у мамы появился Игорь. И в первый же Новый

год после знакомства он пригласил нас в загородный дом отдыха.

— Сонечка, — доверительно прошептала мне мама накануне отъезда, — ты, пожалуйста, нам с дядей Игорем не мешай. Он очень хороший и, может быть, станет твоим папой. Ты не приставай к нему с разговорами и развлекай себя самостоятельно. Ты ведь совсем взрослая, правда?

Я с ней согласилась, мне уже исполнилось девять и занимать себя мне было не привыкать. Быстренько прикинув, как это делать, я спросила:

— А Киру мы можем с собой взять?

Но мама не ответила, только вздернула брови и театрально вздохнула.

Через несколько дней я в одиночестве лепила за сотню километров от города снеговиков-гномов, потому что настоящих больших мне слепить было не под силу, плавала по-собачьи в бассейне спа-комплекса и скучала по Кирюхе. Я представляла, какие бы мы с ним устраивали снежные баталии и как задерживали бы под водой дыхание — кто кого пересидит.

После той поездки мама больше меня с собой не брала. И все выходные и праздничные дни она проводила дома. Но когда ее не было, я скучала по ней, хотя Кирюха, как мог, поддерживал меня и по-соседски развлекал. То тапочки на шкаф забросит, то полотенце из ванной стянет. А в четырнадцать лет я осознала преимущества маминого отсутствия.

Она в очередной раз укатила с Игорем: он поехал в командировку и прихватил ее с собой. Как только Кирюха узнал, что моя комната окажется свободной, он заявил:

— Софико, завтра у тебя вписка!

— Что это?

— Ну, соберется несколько человек, потусим, развлечемся.

Я подозревала, зачем ему это было нужно. И мне это не нравилось. Неделю назад Кирюха познакомился с девчонкой и последние дни только о ней и говорил. Из-за его увлечения мы перестали ходить на скейтерскую площадку, и меня это бесило.

— Собирай их у себя! — огрызнулась я.

— Сонь, ты же все про меня знаешь! — надулся он. — Можешь хоть раз сделать мне приятное? Я что, много прошу?!

— Хорошо. Но будешь должен!

— Не понял?

— Хочу на руф-топ! На крыше рисовать! Подстрахуешь?

Мы ударили по рукам, и на следующий вечер у меня собралась компания. Большинство гостей я не знала: это были какие-то Кирюхины приятели, с которыми я до сих пор не пересекалась. Все пили пиво, болтали, слушали музыку и бродили по квартире.

Пришла и Кирюхина пассия. Я уселась в кресло и рассматривала ее. Ничего особенного: выкрашенные белые волосы и смазливая мордашка. Но Кирюха не отходил от нее и очень старался — острил со скоростью отбойного молотка.

Увлекшись, я не заметила, как ко мне подсел парень.

— Ты чё такая хмурая?

Я пожала плечами.

— Ты Жмура сеструха? Как тебя зовут?

Парень был довольно симпатичный: зеленые глаза, светлые волосы, бровь украшала сережка-колечко.

— Соня, — представилась я.